Лев Вершинин - Гопакиада

Проблема заключалась только в одном. Молодых и борзых карьеристов, готовых ради быстрого продвижения и соответствующих материальных преференций хоть чалму натянуть, хоть пейсы отрастить, хоть украинцами назваться, во все века и в любом месте на пятак сотня. Но все их пресс-конференции, декларации и прочие ужимки и прыжки в глазах власти ничто, если они не представляют реальную силу. А вот как раз силы-то, во всяком случае реальной, невзирая на все «спортивно-просветительские» общества, десятки газет и фольк-шоу, «украинцы», как мы уже видели по электоральным цифрам, не имели. Зато имелся карт-бланш. Типа, все, что делает предъявитель сего…

И примерно с 1908 года, аккурат после «возмутительной» речи Маркова, в компетентные органы империи десятками, сотнями, а затем и тысячами пошли доносы «верноподданных». Часто даже подписанные. Мол, такой-то поп и такая-то семья, а еще такой-то кузнец (список прилагается), очень на то похоже, шпионят в пользу «одной из соседних держав», так что надо было бы обратить внимание. Иногда обвинения выходили далеко за рамки обычного абсурда, нередко информаторы, помимо патриотических соображений, старались с помощью власти решить проблемы с недружественными соседями. Все сигналы такого рода рассматривались быстро и с обвинительным уклоном, поначалу — в венгерской части империи, элита которой с 1849 года считала Россию, не позволившую венграм уйти из-под власти Габсбургов, кровниками, затем и в австрийской. Уже в 1910-м было закрыто большинство русинских организаций, не желающих «украинизироваться», то есть практически все, а в 1913-м общественность удивляют «2-м Мармарош-Сигетским процессом», на котором 32 обвиняемых получили на всех 39,5 лет каторги. За переход в православие. Притом, что свобода вероисповедания гарантировалась законами Австро-Венгрии, а венское общество за пару лет до того вовсю жалело «бедняжку Бейлиса, гонимого в варварской России». Впрочем, бывало и круче. В начале 1914 года «львовский процесс» против «шпионов» — православных священников Игнатия Гудимы и Максима Сандовича, крестьянина Бендасюка и студента-юриста Колдры, отсидевших в крепости три года предварительного заключения, завершился оправданием подсудимых, поскольку полиция так и не смогла в итоге представить суду хоть какое-то связное обвинение. Это, однако, были еще цветочки мирного, вегетарианского времени.

Первые же выстрелы Великой Войны дали старт массовым, прекрасно подготовленным репрессиям против «политически неблагонадежных».

Естественно, рыбу начали чистить с головы, и под «официальную» раздачу сразу же попали самые заметные. В августе 1914 года были задержаны, а в июне — августе 1915 года на 1-м Венском процессе предстали перед судом по обвинению в «шпионаже и государственной измене» русинские депутаты рейхстага (Марков и остальные), ведущие русинские публицисты (Янчевецкий), общественные деятели (Курылович, Богатырец, Цурканович). Никаких реальных улик и доказательств предъявлено не было, однако всем было понятно, да официозная пресса этого и не скрывала, что «явной изменой» является сама идея единства русского народа и русского литературного языка. В качестве свидетелей обвинения выступала элита «политических украинофилов» во главе с Евгеном Петрушевичем, чье имя — дайте время — еще будет повод вспомнить. Популярного оппонента коллеги топили от души, не за страх, а за совесть, так что в итоге большинству подсудимых, в том числе и Маркову, судьи присудили повешение. Правда, учитывая десятки ходатайств о снисхождении, поступавших отовсюду, вплоть до Ватикана, «старый добрый кайзер» заменил петлю пожизненным заключением. Аналогичные процессы, уровнем чуть ниже, прошли и в следующем, 1916 году.

Но если в столице политес хоть как-то соблюдался, то на местном уровне все было куда менее куртуазно. Там власти — как гражданские, так и военные — в своих действиях начиная с мая 1915 года руководствовались инструкцией коменданта Львова генерала Римля: (а) галицкие русские «делятся на две группы», русофилов и украинофилов, (б) первые «все без исключения» государственные изменники, в связи с чем (3) их «следует беспощадно уничтожать».

Собственно, и до мая 1915 года работа шла в том же ключе. Видимо, интуитивно. Людей брали сотнями, по уже готовым спискам, за решеткой оказалась почти вся русинская интеллигенция и тысячи крестьян, как правило, по указке местных «украинофилов». В селе Полоничная, например, «галицкие украинофилы пустили ложные и нелепые слухи о том, что война вызвана «москвофилами», написавшими к русскому царю прошение… На людей русских убеждений посыпались со всех сторон угрозы и доносы, которые встретили весьма благоприятную почву, так как жандармским постом заведовал у нас в то время заядлый украинофил Иван Чех. На четвертый день войны он арестовал целую толпу односельчан, имевших книги на русском языке, избил несколько женщин, конфисковал домашнюю библиотеку у одного из задержанных и всех отправил в лагерь. Ни возраст, ни пол не могли служить оправданием». Мало? Продолжим. «В Каменке Струмиловой один священник расстрелян, один арестован, повешено и расстреляно 10 крестьян, арестовано свыше 120 крестьян, — все по доносу униатского священника Михаила Цегельского, дважды без успеха ходившего на выборы… В Загради по доносу расстрелян священник, повешено пятеро, — на всех указал Роман Гойда, как на русских шпионов». И таких доброхотов насчитывались десятки, тем паче что доносчикам полагалось официальное вознаграждение: за учителя — столько-то, за священника — побольше, за крестьянина — цена пониже. Доносить можно было о чем угодно. У священника Илью Лаголы жандармы снесли дом в поисках «царского портрета и бомбы», согласно доносу, «привезенных русским аэропланом». Нашли, правда, только портрет Льва Толстого, но и это оказалось неопровержимой уликой; старого попа тут же отправили в львовскую тюрьму, вместе с коллегой, отцом Григором Полянским, у которого в кабинете обнаружился самодельный глобус.

Впрочем, попавшим в тюрьму еще повезло. Часто «русофилов» вешали тут же, в рамках «военной целесообразности». Вешали, если на ответ, русский или поляк, назвался русским. Вешали, если назвался поляком, но не может прочитать три польские молитвы. Вешали, если в разговоре сказал что-то не то о России, а если кто-то просил пощадить обреченного, заступника(-цу) вешали рядом, до пары. А бывало и совсем просто, как 15 сентября 1914 года, когда венгерские гонведы, «поленившись сопровождать колонну», перекололи штыками 47 мужчин и женщин.

Всех, однако, не перевешаешь и не переколешь, кого-то и доставляли по месту назначения. Поскольку же тюрьмы не резиновые, а задержанных только во Львове к 28 августа 1914 года оказалось свыше 2000 голов, по приказу Вены были созданы первые в Европе концентрационные лагеря — «перевалочный» Терезин (Чехия) и «лютейший застенок» Талергоф (Штирия) — пустырь, огражденный колючей проволокой, куда переправляли самых «неисправимых». А таких было много. Если первая партия «русофилов», пригнанная в Талергоф 4 сентября 1914 года, составляла 70 голов, то уже 9 ноября, согласно рапорту фельдмаршала Шлеера, в лагере находились 5700 заключенных в возрасте от 7 до 84 лет. Около полугода не строили даже бараков, люди лежали на земле под открытым небом в дождь и мороз, десятками в день вымирая от голода и болезней. Когда «старого доброго кайзера» уже не было на свете, а лагеря были закрыты по распоряжению молодого, не чуждого гуманизма кайзера Карла, депутат рейхстага Юрий Стршибрны 14 июня 1917 года доложил коллегам, что в лагере умерло более 15 % от общего числа «превентивно задержанных». Позже — в марте 1918 года — депутат Сигизмунд Лясоцкий, имевший поручение проверить эту информацию, заявил, что цифра еще и занижена, а в «Галиции нет ни единой семьи, не имеющей родню хотя бы в Терезине».