Лев Вершинин - Гопакиада

Противопоставить этому тайфуну небольшие и разрозненные отряды гетманцев не могли ничего. Одни части разбегались, другие, сознавая тщетность сопротивления, присягали Директории. К концу ноября гетман удерживал только Киев, хотя реально уже не удерживал ничего. Немцы уходили, выкупив у Директории право свободного выезда обещанием сохранять строжайший нейтралитет. Офицерские же части, чудом созданные в считаные дни графом Келлером, рассыпались почти полностью после того, как гетман уволил престарелого командующего. Формально — за «отсутствие почтения к символам Украины» (старик и впрямь относился к сине-желтому флагу неласково), а фактически опасаясь, что слишком популярный граф посягнет на его уже совсем призрачную власть. Последним гвоздем в гроб идеи «офицерских дружин» стало назначение на место неудобного Келлера князя Долгорукого, гетманского любимчика, в военном смысле — полной бездари, к тому же втайне мечтавшего стать «королем Украины» и на этой почве настолько не любившего Добрармию, что однажды дело дошло даже до ареста по его приказу представителя добровольцев в Киеве. Когда известие об этом назначении дошло до линии фронта близ Мотовиловки, на сторону повстанцев, прекратив бой, перешли даже «сердюки». Все было кончено. «В ночь с 13 на 14 декабря, — констатирует Д. Дорошенко, — выступили местные боевые отделы, главным образом большевиков и еврейских социалистических партий, и начали захватывать различные учреждения, разоружая небольшие гетманские части. Был обезоружен и отряд личной охраны гетмана. Около полудня повстанцы захватили Арсенал на Печерске, Военное Министерство и еще некоторые учреждения. В то же время в город начали прорываться повстанческие отряды». Утром 14 декабря гетман отрекся от власти в пользу Долгорукого и уехал с немцами, а около полуночи, переодевшись во что-то несуразное, сбежал и Долгорукий, позже объявивший себя «королем Украины в изгнании».

Как всем известно, велик был год и страшен по Рождестве Христовом 1918-й, от начала же революции второй, — и этой славной фразой ограничим описание второго пришествия Центральной Рады (вернее, уже Директории) в Киев. Скажем лишь, что кровь лилась не по-детски: победители убивали, убивали много и убивали подло, не доводя арестованных (как это случилось с графом Келлером, чье достоинство не позволило ему бежать от непонятно кого) до тюрьмы, прямо на улицах. Сопротивление украинизации было объявлено преступлением, «караемым по законам военного времени».

Однако очень скоро, оглянувшись по сторонам, триумфаторы обнаружили: огромные (то ли 200 тысяч, то ли 300, а кто-то говорит, что и под миллион) толпы вооруженных крестьян вместе с нагруженными под завязку телегами куда-то делись, а жизнь не такой уж мед, каким недавно казалась, поскольку дивизии красных уже готовятся брать реванш. «Господствовала общая тревога и неуверенность, — вспоминает премьер украинского правительства Исаак Мазепа, — украинская армия распадалась; был заметен большой хаос мыслей и взглядов среди военных и политических руководителей и расширение симпатий к большевикам среди украинских масс; внутри, в народной массе говорилось: мы все большевики».

Убеждать друг дружку в собственной важности можно было сколько угодно, но наиболее неглупые «петлюровцы» (теперь их называли так) хорошо помнили, от кого бежали из Киева, чтобы вернуться на немецких штыках. Дабы избежать досадного повтора, следовало, как элегантно выразился Винниченко, искать пути «соединения двух элементов: классово-пролетарского и национального». То есть, по сути, сформулировать то, что впоследствии сформулировал Сталин словами «национальное по форме — социалистическое по существу». На беду Директории, однако, Сталина в ее составе не было и в помине.

Ума у вернувшихся хватило лишь на то, чтобы срочно, хоть и с огромным запозданием, позаботиться о собственной легитимности. Громогласно распустив Центральную Раду как «не соответствующую духу времени», Директория заявила, что на Украине «власть должна принадлежать только классам работающим — рабочим и крестьянам» и что «она передаст свои права и полномочия только трудовому народу Самостийной Украинской Народной Республики» в лице Трудового Конгресса». Об Украинском Учредительном Собрании, которое Рада клялась созвать, речи не было, поскольку, дескать, «всеобщее право голоса теперь устарело»; по закону о выборах его были лишены практически все, работающие не с серпом или молотом, вплоть до врачей, объявленных нетрудовым элементом. Правда, для киевской профессуры было сделано исключение, ибо директора тоже люди и тоже хотят лечиться.

Широко разрекламированные, выборы в Трудовой Конгресс оказались фарсом, поскольку никакого порядка вне городской черты Киева не было. Уже в первые дни января с северо-востока начали наступление украинские красные дивизии, а крестьянские атаманы, на плечах которых состоялось возвращение, вернувшись в родные села, объявляли себя ни от кого не зависимыми, созывая, как Григорьев и Зеленый, собственные Советы; Махно, контролировавший огромные территории на Левобережье, Директории вообще не подчинялся никогда. Да и в «регулярном войске» все было совсем не слава богу: галичан было совсем не много, а главный оплот Директории на левом берегу — «запорожцы» Бовбачана — не скрывали своих симпатий к приближавшейся Добрармии; они даже бросили Харьков и ушли на юг, поближе к территории, занятой белыми. Территория УНР вновь, спустя всего месяц после триумфального входа в Киев, скукоживалась подобно шагреневой коже. Ситуацию не исправило даже подтверждение Директорией указа о национализации земли. Как пишет Исаак Мазепа: «В то время как одна часть украинского войска отходила к большевикам, другая стремилась к российским белогвардейцам». Любопытно, что о каких-либо частях, готовых защищать Директорию, петлюровский премьер-министр не пишет ничего.

Кто и каким образом в такой обстановке мог считаться «законно избранным депутатом трудового народа», понять было сложно. И тем не менее 23 января 1919 года, когда уже почти вся Украина была под властью УСНК, а части Таращанской и Богунской дивизий действовали на подходах к столице, Конгресс начал свою работу, первым делом направив в Москву протест против «военного вторжения». В ответ Москва вежливо сообщила, что воюет с Директорией не Советская Россия, а украинское Советское Правительство, с которым у нее, Москвы, договор о взаимопомощи (что было правдой), армия которого состоит только из граждан Украины (что тоже было правдой). Относительно же претензий по поводу помощи Харьковскому правительству было разъяснено, что помощь и в самом деле оказывается, однако в намного меньших объемах, нежели совсем недавно Центральная Рада получала для борьбы с законным Харьковским Правительством от немцев и австрийцев, которые, кстати, вообще за нее и вместо нее воевали. И это было до такой степени правдой, что Директория, получив такой ответ, запретила печатать его в газетах, вопреки собственному запрету на все виды цензуры. Поскольку, как отмечал тот же Мазепа, «Большевики были правы, Украину они освоили не столько вооруженной силой, как силою своей пропаганды (…) против украинского фронта действовали украинские формирования, как Богунская, Таращанская дивизии. Русские здесь помочь не могли, они были вполне сосредоточены на южном фронте — против армии Деникина». Отдадим должное пану Мазепе: в отличие от многих своих коллег, он не боялся быть честным.