Лев Вершинин - Гопакиада

Впрочем, и после того как Харьковский СНК, немедленно переехавший на брега Днепра, обуздал репрессии и наладил жизнь (все бывшие клерки Центральной Рады с восторгом остались на службе), в городе было тревожно. Ползли слухи об интервенции немцев, а власти, знавшие больше, чувствовали себя не очень уверенно. Хотя и увереннее, чем Центральная Рада, в это время находившаяся на «заячьем» положении: в Житомир ее просто не пустили «во избежание неприятностей для города», оставалось ехать на Сарны, поскольку все прочее уже было под большевиками. По пути три десятка «полков» в объеме от 5 до 23 штыков были слиты в «Отдельный Запорожский Корпус», куда вошло все, кроме «гайдамаков» Петлюры, который, как великий полководец, подчиняться не хотел никому. Всего набралось до 3000 штыков, включая штабных и нестроевых, чего вполне хватало на то, чтобы с боями пробиваться через полустанки навстречу немцам, которых боялись меньше, чем «братьев-харьковчан». Вот тут-то, где-то около Сарн, погорельцы наконец узнали, что мир заключен, а спасение уже совсем близко. И, говорят, дружно заплакали.

Итак, Грушевский, Винниченко, Петлюра и прочие погорельцы, узнав на каком-то богом забытом полустанке под Сарнами о том, что мир заключен и немцы вот-вот придут, первым делом расплакались. Отчего рыдал Петлюра, тайна великая есть, а дедушку Грушевского, есть такое мнение, очень огорчило, что теперь-то уж его наверняка будут считать немецким агентом, о чем раньше только шушукались. На мой взгляд, не стану скрывать, все это были слезы чистой радости, ибо реванш, о котором мечтали, из тихой грезы стал реальной вероятностью, а учитывая, что немцы есть немцы, так и более того. Хотя, конечно, чужие души — потемки. Как бы то ни было, главной задачей Рады с этого момента стало: как бы, вернувшись в Киев, убедительнее впарить народу мозги на предмет бескорыстной и дружеской германской помощи.

Что до немцев, то их вся эта рефлексия не щекотала. Без боя заняв столицу, они двинулись дальше на восток, повелев «украинскому войску» в лице поминавшейся выше «Запорожской дивизии», а также сформированной из военнопленных, одетой, обутой и подаренной «союзникам» дивизии «синежупанников» и дивизии «серожупанников», набранной на месте, но одетой и обутой тоже немцами, двигаться в авангарде, — в качестве политического прикрытия. К середине апреля почти вся Украина была занята, УСНК забился в дальние уезды на границе, до которых у немцев руки не дошли, а Центральная Рада выяснила, что, оказывается, надо работать. Как ни скучна столь суровая проза.

Но получалось хреново.

Чего, собственно, и следовало ожидать от набора недавних фельдшеров, прапорщиков, журналистов и учителей сельских школ.

«Некуда правду деть, — все с большей печалью повествует Д. Дорошенко, — украинский хаос должен быть поразить каждого свежего человека. Чем меньше встречали немцы на своем пути порядка, тем больше росла у них мысль о необходимости по возможности самим брать все в свои руки, чтобы обеспечить себе транспорт, снабжение и собственную безопасность». По большому счету немцев, наблюдавших все это, можно только пожалеть. Они честно пытались помочь, они объясняли, посылали специалистов-экспертов, но тщетно. В итоге, окончательно осознав, что «союзники» кроме как «лидерами нации» решительно никем быть не могут, а подсознательно и не хотят, зато стоит глаз в сторону отвести, начинают резвиться на поприще социальных экспериментов, немцы сделали правильный вывод. По данным все того же наблюдательного и информированного Дорошенко, они начали бомбить Берлин и Вену рапортами, сообщая, «что никакой Украинской Республики в действительности нет, что это один фантом, что существует кучка молодых политиков весьма радикального направления, которой удалось каким-то образом очутиться в роли правительства». На качество украинской власти обеим великим столицам было, в общем, наплевать, но вот то, что организовать поставки продовольствия «возвращенцы» могут не лучше, чем все остальное, беспокоило и Вильгельма и Карла. Немецкое командование получило «добро» на изучение ситуации и принятие мер, выбор же, в сущности, был очень невелик: или менять власть, или вводить режим оккупации. Первый вариант был, естественно, лучше, тем паче что на эту тему было с кем говорить.

Помните: Центральная Рада была, по существу, самозванкой, да еще и оттеснившей от власти всех, кого сочла «буржуями» или, что еще хуже, «реакционерами»? Так вот, этих «реакционеров» было очень много, в их число попали и либералы, и консерваторы, вполне устраивающие немцев, желавших иметь дело с серьезными людьми. А поскольку главным условием Берлина и Вены была непременная «национальная сознательность» (во избежание ненужных сантиментов по отношению к России), контакты были завязаны с организациями солидных сельских хозяев, настроенных в достаточной мере «украински», но без истеричного социалистического шовинизма. Эти организации («Украинская Народная Громада», «Союз Земельных Собственников» и «Украинская Демократическая Хлеборобская Партия»), Радой от власти оттесненные, в свою очередь, Раду надменно игнорировали, справедливо (как и большевики) считая, что она не имеет никаких, ни формальных, ни моральных прав выступать от имени Украины. Именно эти люди быстро поладили с немецкими комендантами и гораздо успешнее, чем комиссары Рады, помогали им собирать вожделенное зерно, мясо и прочие млеко-гуска-яйки, по ходу дела поставляя и богатейшую информацию о бардаке, творимом правительством.

В итоге уже 6 апреля фельдмаршал фон Эйхгорн, командующий немецкими войсками, издал приказ, лишивший Раду права продолжать беспредел на селе. Отныне ломать чужие амбары и растаскивать зерно было запрещено, урожай принадлежал только тому, кто его засеял и собрал, и все желающие обязаны были его только покупать. Под страхом порки, а то и виселицы. То же самое и за захват земли «впрок», больше, чем можно засеять. Такого посягательства на самое святое Рада — даром, что место свое знала и немцев боялась до дрожи, — стерпеть не смогла, заявила, что пусть все остальное будет как будет, но в вопросе о земле даже «любим друзям» подчиняться не намерена. Немецкие коменданты пожали плечами и велели комиссаров из Киева, не рассуждая, пороть тотчас по предъявлению мандата, а уважаемым хлеборобам сообщили, что просто удивляются тому что такие солидные гроссбауэры до сих пор терпят засилие столичных прожектеров.

С этого момента, осознав, что переворот, уже почти назревший, начал готовиться почти в открытую и неприятность вот-вот случится, Рада впала в форменную истерику. Решив «железной рукой подавить контрреволюцию», она почему-то не тронула никого из поименно известных ей вождей потенциального путча, зато велела арестовать одного из спонсоров, банкира-еврея Доброго, причем арестовать весьма причудливо: его изъяли из дома едва ли не люди в масках, а правительство объявило это делом рук «бандитов», пообещав, что «бросит на поиски лучшие силы и обязательно найдет». Увы, на беду режиссерам, немцы, обеспокоившись судьбой уважаемого человека, тоже начали поиски и, разумеется, быстро нашли его где-то в Харькове и почему-то на частной квартире, но под охраной.