Лев Вершинин - Гопакиада

Неудивительно, что в исполнении наркома Шумского и его наперсника украинизация из тактического приема стала тотальной стратегией. Разговоры о «нейтральности» были забыты. С жесткостью, не снившейся ни Скоропадскому, ни Петлюре, украинизировали все, «под корень», ультрареволюционными темпами и стахановскими методами. Прессу, систему просвещения, театры, музеи, зоопарки, делопроизводство, штампы, печати, вывески. И так далее. Без оговорок и учета местных условий. Прием в вузы, аспирантуру, защита ученых степеней, продвижение по служебной лестнице теперь зависели не только от классового происхождения, но и от национальности, и не просто от национальности, а от «украинской сознательности», ставшей главным, если не единственным критерием отбора при заполнении любых вакансий, вплоть до уборщиц и дворников; даже опытные, этнически безупречные и свободно владевшие разговорной мовой служащие вылетали с работы, если их произношение казалось «не вполне революционным» проверочным комиссиям из ведомства Шумского, очень часто состоящим из экс-активистов времен Директории. «Не понимающие необходимости» украинизироваться или не сдавшие экзамены, увольнялись без права получения пособия по безработице и с волчьим билетом, но зато с правом посещать платные курсы, на что, не имея работы, не имели и средств.

Хвылевому и его друзьям из «молодой национальной интеллигенции» все это очень нравилось. Спрашивать же у населения, по нраву ли ему творящееся, считалось «уступкой буржуазному мышлению». Однако население почему-то психовало, писало жалобы, провоцировало конфликты, в обкомах — райкомах накопилось достаточно информации уже и с заводов (где, согласно инструкции Сталина, украинизация проводилась намного нежнее). В связи с чем руководство ВКП(б), сентиментальности лишенное, но за четкостью работы системы «сдержек и противовесов» на местах следившее неукоснительно, в конце концов отреагировало.

19 марта 1926 года не кто иной, как Каганович, на которого коллеги жаловались Сталину в связи с тем, что «ни один другой первый секретарь Украины не использовал такой нажим при проведении украинизации», выступая на Политбюро ЦК КП(б)У, заявил, что «коренизация нужна и будет осуществляться», но «насильно украинизировать пролетариат» не следует. Ответом был бунт его собственного выдвиженца; Шумский встал на дыбы и в марте же, на следующем заседании Политбюро, посвященном украинизации газеты «Коммунист», обрушился на Кагановича и прочих, упрекая в нежелании ускорить темп украинизации. Началась война. Правота Кагановича была очевидна, однако Шумский закусил удила, публично апеллируя к «народной интеллигенции» и требуя очистить руководство республики от инородцев. Сказано было, конечно, мягче — «украинизировать кадры снизу доверху», но в Кремле сидели не идиоты. Заговорившегося экс-эсера одернул лично Сталин, в письме ЦК КП(б)У (26 апреля 1926 г.) пояснив, что «принятие предложений т. Шумского вызовет антиукраинский шовинизм среди русских рабочих на Украине, а украинизация по отношению к ним станет формой национального гнета». По ходу дела прозвучал и мягкий упрек украинской интеллигенции на предмет проявления ею антирусских настроений, что конечно же никуда не годится. Однако вмешиваться не спешили.

Около года Лазарь Моисеевич и Александр Яковлевич ябедничали друг на дружку в Москву. Это была, в сущности, личная склока, поскольку речь шла не о принципе, а о методах и темпах, и, возможно, в конце концов, все бы завершилось вполне келейно, не перейди вопрос в политическую плоскость.

На февральско-мартовском Пленуме ЦК КП(б)У в защиту позиции Шумского выступил официальный представитель КПЗ Карл Саврич (Максимович), по ходу дела, как ему, видимо, казалось, слегка уколов Кагановича вопросом, что, мол, кто будет в ответе, если решения Пленума «не поймут товарищи на Западной Украине?». Хлопца с полонин, скажем прямо, занесло. Терпеть шантаж со стороны своими руками созданного гомункулуса (КПЗУ была слеплена, чтобы хоть сколько-то «оседлать» естественное недовольство «польских» украинцев) ни КП(б)У, ни тем более Москва не собирались. Украинский ЦК осудил Максимовича (Каганович вообще обвинил его в измене) и составил письмо, потребовав от КПЗУ того же. КПЗУ отвергла и письмо, и резолюцию, в январе 1928 года официально осудив «бюрократическое искажение процесса украинизации… отрицание необходимости украинизировать городской пролетариат… изгнание лучших украинских кадров (Шумского, Гринько)». В итоге лидеры КПЗУ Иван Крилык (Васильков) и Роман Турянский были исключены из Коминтерна, а сама партия раскололась на большинство («шумскистов», «васильковцев») и меньшинство — «замосковцев», причем большинство в какой-то момент выступило против национальной политики ВКП(б) вообще, фактически поддержав только что проигравшего Троцкого.

В принципе, это было логично. Находясь на «переднем крае», коммунисты Западной Украины симпатизировали как идее «перманентной революции», таки и общей «украинской» позиции Льва Давидовича. Который в своем «Бюллетене оппозиции» открыто делал заявления типа: «Но ведь независимость объединенной Украины означает отделение Советской Украины от СССР, — восклицают хором “друзья” Кремля. — Что же здесь такого ужасного? — возразим мы, со своей стороны. Священный трепет перед государственными границами нам чужд. Мы не стоим на позиции “единой и неделимой”».

В конце концов, «васильковцы», естественно, проиграли, покаялись, их лидеры «признали свои ошибки» и выехали в СССР, где еще лет десять жили и работали спокойно, но Шумского этот скандал погубил. Он был вынужден дать задний ход, несколько раз публично (но, судя по протоколам пленумов, неохотно и неубедительно) «признавать ошибки», после чего был переведен на преподавательскую работу в Центральную Россию.

Если кто-то из вас, любезные мои читатели, подумал, что крах «пламенного наркома» означал и завершение украинизации, то не надейтесь. Совсем наоборот. Ситуацию подали как эксцесс, спровоцированный амбициозным бюрократом, а недовольным активистам, которых снизу доверху было очень много, бросили целую горсть косточек. Кагановича, выждав для приличия месяц-другой, отозвали в Москву (правда, с повышением, но «шумскисты», исступленно писавшие «телеги» в ЦК, были и этому рады). На смену приехал Станислав Косиор (правда, тоже «инородец», но все-таки не какой-нибудь лазарь моисеевич, а целый поляк, что было не так обидно). Наркомом же просвещения вместо изгнанника сделали Николая Скрыпника, личного друга покойного Ильича и крупного — куда выше рангом, чем Хвылевой, — чекиста, прославившегося фразой: «Мы отрицаем какое-либо право буржуазии на моральный протест против расстрелов, которые проводит ЧК», а к тому же и старого большевика, так что пенять на «эсеровские перегибы» было уже не с руки. И «новая метла», до того, кстати, успевшая побыть наркомом внутренних дел и генеральным прокурором УССР, увлеченно продолжила процесс.