Петр Мультатули - Господь да благословит решение мое ( Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)

Заключение

Император Николай II отрекся от Престола во имя России.

"Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения Родной Матушки России", - объявлял он Родзянко в своей телеграмме. Он отрекся, не поставив никаких условий лично для себя и своей семьи, отрекся жертвенно. "Когда в силу страшных обстоятельств ("кругом измена, и трусость, и обман") стало ясно, что он не может исполнять долг Царского служения по всем требованиям христианской совести, он безропотно, как Христос в Гефсимании, принял волю Божию о себе и России. Нам иногда кажется, что в активности проявляется воля, характер человека. Но требуется несравненно большее мужество, чтобы тот, кто "не напрасно носит меч", принял повеление Божис "не противиться злому", когда Бог открывает, что иного пути нет. А политик, которым движет только инстинкт власти и жажда ее сохранить во что бы то ни стало, по природе очень слабый человек. Заслуга Государя Николая II в том, что он осуществил смысл истории, как тайны воли Божией", пишет протоиерей Александр Шаргунов{536}. Одной из самых главных причин, побудивших Царя пойти на этот жертвенный шаг, было его стремление к победе, для достижения которой он столько сделал, и опасение, что он может стать помехой на пути к ней. Когда говорят, что единственно, о ком он думал в те дни, была его семья, как всегда клевещут. После отречения Царь поехал не в Царское Село, а в Могилев. Он ехал к любимой армии, с которой желал проститься. 3 марта 1917 года Император прибыл в Могилев. "Государь вернулся в Могилев из Пскова для того, чтобы проститься со своей Ставкой, в которой Его Величество так много трудился, столько положил в великое дело в борьбе с нашим упорным и могущественным врагом души, сердца и ума и необычайного напряжения всех своих моральных и физических сил. Только те, кто имел высокую честь видеть ежедневно эту непрерывную деятельность в течение полутора лет, с августа 1915 по март 1917, непосредственного командования Императором Николаем II своей многомиллионной армией, растянувшейся от Балтийского моря через всю Россию до Трапезунда и вплоть до Малой Азии, только те могут сказать, какой это был труд, и каковы были нужны нравственные силы, дабы переносить эту каждодневную работу, не оставляя при этом громадных общегосударственных забот по всей империи, где уже широко зрели измена и предательство. И как совершалась эта работа Русским Царем! Без малейшей аффектации, безо всякой рекламы, спокойно и глубоковдумчиво трудился Государь", - писал летописец пребывания Царя в армии во время мировой войны генерал Д.Н. Дубенский{537}.

Могилев встретил отрекшегося Царя "марсельезой" и красными полотнищами, и это новое лицо враз изменившегося города, наверное, подействовало на Государя более удручающее, чем обстоятельства самого отречения. "4 марта, писал полковник Пронин, - подходя сегодня утром к Штабу, мне бросились в глаза два огромных красных флага, примерно в две сажени длиной, висевшие по обе стороны главного входа в здание городской Думы. Вензеля Государя и Государыни из разноцветных электрических лампочек уже были сняты. Государь со вчерашнего дня "во дворце", и Он может из окошек круглой комнаты, в которой обыкновенно играл наследник, видеть этот новый "русский флаг".

Около 10 часов утра я был свидетелем проявления "радости" Георгиевским батальоном по случаю провозглашения нового режима в России. Сначала издалека, а затем все ближе и ближе стали доноситься звуки военного оркестра, нестройно игравшего марсельезу. Мы все, находившиеся в это время в оперативном отделении, подошли к окнам. Георгиевский батальон в полном составе, с музыкой впереди, направляясь в город, проходил мимо Штаба. Толпа, главным образом мальчишки, сопровождала его. Государь, стоя у окна, мог наблюдать, как лучшие солдаты армии, герои из героев, имеющие не менее двух георгиевских крестов, так недавно составлявшие надежную охрану Императора, демонстративно шествуют мимо Его, проявляя радость по случаю свержения Императора... Нечто в том же духе сделал и "Конвой Его Величества". Начальник Конвоя генерал граф Граббе явился к Алексееву с просьбой разрешить снять вензеля и переименовать "Конвой Его Величества" в "Конвой Ставки Верховного Главнокомандования". И вспомнились мне швейцарцы - наемная гвардия Людовика XVI, вся, до единого солдата погибшая, защищая короля"{538}.

6 марта Николай II простился со Ставкой. Д.Н. Дубенский вспоминал: "Весь зал был переполнен, стояли даже на лестнице и при входе. Шли тихие разговоры, и все напряженно смотрели на двери, откуда должен был появиться Государь. Прошло минут десять, и послышались легкие, быстрые шаги по лестнице. Все зашевелилось и затем замолкло. Послышалась команда: "Смирно". Государь в кубанской пластунской форме бодро, твердо и спокойно вышел на середину зала. Его Величество был окружен со всех сторон. Около него находился генерал Алексеев, в его глазах были слезы. Государь немного помолчал, затем при глубочайшей тишине своим ясным, звучным голосом начал говорить. Его Величество сказал, что волей Божией ему суждено оставить Ставку, что он ежедневно в продолжении полутора лет видел самоотверженную работу Ставки и знает, сколько все положили сил на служение России во время этой страшной войны с упорным и злым врагом. Затем сердечно поблагодарил всех за труды и высказал уверенность, что Россия вместе с нашими союзниками будет победительницей и жертвы, которые все мы несли, не напрасны. [...] Суть речи была не в словах, а в той сердечности, той особой душевности, с которой он последний раз говорил со своими сотрудниками. Ведь Государь оставлял свою работу со Ставкой накануне наступления, которого ждали со дня на день и к которому все уже было подготовлено. Это знали все - от Алексеева до писаря. У всех были твердые надежды на победу и даже разгром врага. И вдруг все переменилось, и глава Империи, верховный вождь армии, оставляет Россию и свои войска. Все это было у всех на уме и на сердце. А Государь смотрел на всех своими особыми, удивительными глазами с такой грустью, сердечностью и таким благородством. [...] Уже при первых звуках голоса Государя послышались рыдания, и почти у всех были слезы на глазах, а затем несколько офицеров упало в обморок, начались истерики, и весь зал пришел в полное волнение, такое волнение, которое охватывает близких при прощании с дорогим, любимым, но уже не живым человеком. [...] Государь быстро овладел собой и направился к нижним чинам, поздоровался с ними, и солдаты ответили: "Здравия желаем Вашему Императорскому Величеству". Государь начал обходить команду, которая так же, как и офицерский состав Ставки, с глубокой грустью расставалась со своим Царем, которому они служили верой и правдой. Послышались всхлипывания, рыдания, причитания; я сам лично слышал, как громадного роста вахмистр, кажется, кирасирского Его Величества полка, весь украшенный Георгиями и медалями, сквозь рыдания сказал: "Не покидай нас, батюшка". Все смешалось, Государь уходил из залы и спускался с лестницы, окруженный толпой офицеров и солдат. Я не видел сам, но мне рассказывали, что какой-то казак-конвоец бросился в ноги Царю и просил не покидать России. Государь смутился и сказал: "Встань, не надо, не надо этого". Настроение у всех было такое, что, казалось, выйди какой-либо человек из этой взволнованной, потрясенной толпы, скажи слова призыва, и все стали бы за Царя, за его власть. Находившиеся здесь иностранцы поражены были состоянием офицеров царской Ставки; они говорили, что не понимают, как такой подъем, такое сочувствие к Императору не выразились во что-либо реальное и не имели последствий. Как это случилось так, но это случилось, и мы все только слезами проводили нашего искренне любимого Царя"{539}.