Петр Мультатули - Господь да благословит решение мое ( Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)

Венгерский канцлер граф Бетлен в 1934 году сказал: "Если . бы Россия в 1918 году осталась организованным государством, все дунайские страны были бы ныне русскими губерниями. Не только Прага, но и Будапешт, Бухарест, Белград и София выполняли бы волю русских властей. В Константинополе на Босфоре и в Катарро на Адриатике развивались бы русские военные флаги. Но Россия в результате революции потеряла войну и с нею целый ряд областей"{556}.

Враги России торжествовали. Британский посол в Париже Ф. Берти писал в своем дневнике: "Нет больше России. Она распалась, и исчез идол в лице Императора и религии, который связывал разные нации православной верой. Если только нам удастся добиться независимости буферных государств, граничащих с Германией на востоке, т.е. в Финляндии, Польше, Украине и т.д., сколько бы их удалось сфабриковать, то по мне остальное может убираться к черту и вариться в собственном соку"{557}.

Император Николай II хотел видеть Россию страной-победительницей, достойной и великой державой. Такой же, правда, хотели видеть ее и генерал-адъютанты, стремлением к этой цели прикрывали свою деятельность общественные оппозиционеры. Но Царь делал от себя все зависящее, чтобы Россия достигла этого. Его действия, правильные либо ошибочные, были искренни, его цели - бескорыстны. У Императора были только одни интересы интересы России. Он до конца был уверен, что и у его генералов эти интересы являются главными, что политические пристрастия и приоритеты будут ими отодвинуты на второй план. В этом он ошибался: генералитет пошел за политиками, политические соображения одержали в них верх над военными. Эти политические соображения основывались на убеждении в необходимости "ответственного министерства", за создание которого генералы стояли не менее уверенно, чем думская оппозиция. "Ответственное министерство" воспринималось как абсолютная панацея от всех бед. При этом, вряд ли кто из них мог объяснить, почему эту политическую реформу нужно было совершать в годы тяжелейшей войны и ради нее пойти на государственный переворот, изменив тысячелетнюю форму правления. Стремление русского общества в целом и генералитета в частности к политическим преобразованиям любой ценой вело Россию и армию к гибели. В этих условиях позиция Царя (никаких политических преобразований во время войны) представляется единственно здравомыслящей.

Ошибка Николая II заключалась в том, что он недооценил политизированности армейской верхушки и ее готовности идти за думскими заговорщиками. Он думал, что армия в лице его генерал-адъютантов ему верна и, что она тоже преследует одну цель - победить в войне. Но оказалось, что генерал-адъютанты не очень верили в победу, и их готовность к перевороту объясняется во многом этим неверием. Конечно, участие генерал-адъютантов в свержении Николая II объясняется не только их злой волей, наверняка, многие из них руководствовались благими намерениями. Но, глядя из сегодняшнего дня, следует признать, что генералы доказали истинность пословицы: "Благими намерениями выслана дорога в ад". Погнавшись за эфемерными посулами, в которые они уверовали с чужого голоса, генерал-адъютанты толкнули Россию, в прямом смысле слова, в настоящий ад. Вместо русских флагов над Константинополем и Босфором, вместо почетного для России мира, были красные полотнища в Петрограде и Москве, германские - в Киеве и Вильно, было всеобщее торжество противника, венцом которого стал "похабный" Брестский мир.

Но свержение Николая II означало не только военное, поражение России. С уходом русского Царя человечество лишилось нравственного начала в политике, из нее исчезли бескорыстие, верность слову, благородство и искренность, то есть те качества, которые последний русский Царь возвел в основы своей государственной деятельности и которые были свойственны вообще русскому самодержавию. "Получилось так, - писал Г.М. Катков, - что самодержавие, как институт, дает самые благоприятные условия для воспитания личности, совершенно чуждой стяжательству и низким инстинктам, той личности, о которой думал Достоевский, создавая своих положительных героев".

Нравственная катастрофа в общественнополитической жизни не только России, но и всего мира, после падения Императора Николая II произошла немедленно. Альбер Тома, социалист, убежденный республиканец, воскликнул: "Все, что здесь происходит, ужасно". В то же самое время французский посол М. Палеолог, которому еще недавно Император Николай II сказал, обнимая его: "В вашем лице я обнимаю мою дорогую благородную Францию", тот самый Палеолог, который за спиной Царя помогал его врагам, был вынужден пожимать руку солдату Кирпичникову, "герою революции", чье "геройство" заключалось в массовых убийствах безоружных офицеров и полицейских. "Нет, нет, - с жаром говорил Палеолог, - со времени представления в Мариинском театре, где меня заставили пожать руку Кирпичникову, я чувствую, что мне здесь не место"{558}. Но Палеолог ошибался: в наступившую новую историческую эпоху, когда место Божьего Помазанника заняли "народные избранники", послу французской республики было самое место вместе с ними.

Флигель-адъютант Николая II полковник А.А. Мордвинов писал: "Он был, быть может, не властным Царем, но был большим человеком, что важнее, человеком, что бы там ни говорили, с большой волей, с волей не напоказ и с большим сердцем; человеком, умевшим сдерживать себя, не думать о себе, подчинять свои собственные побуждения чувству долга, не заискивать перед другими и не примиряться с тем, чему противилась его совесть. Ни перед кем наша Родина не должна себя чувствовать такой виноватой, как перед ним. У нее даже нет оправдания, что он "сам подставил себя под удары рока". Не рок, а люди - русские люди, которых он так любил, в которых верил, которыми гордился, сделали его жизнь в конце столь несправедливо несчастной и столь захватывающе великой в этом несчастии, какую когда-либо видел свет.

Но каким несчастьем сказался его уход для нашего "великого просвещенного века", когда короли, под давлением парламентов, вынуждены пожимать руки палачам и ворам и не имеют возможности удержать своих министров от тесных соглашений с убийцами и грабителями. Эти властные веления текущих дней, подкрепленные волей даже парламентов всего мира, не смутили бы ушедшего "безвольного" Царя. Они бы нашли у него достойный ответ. Их, может быть, и не было вовсе, если бы он продолжал царствовать, как и раньше, не только на страх врагам человеческой совести, не мирящейся с жадностью к золоту, обагренной кровью невинных людей... Его, вдохновителя и создателя первой конференции мира, проникнутого любовью к человечеству, верившего в необходимость и в политике заветов Христа, уже больше нет на виду у всех... Великой, нравственной, сдерживающей силы стало меньше на свете. Остались только царствующие, но не управляющие короли, пугливо подчиняющиеся велениям парламентов, да и сами парламенты, громкие слова которых прикрывают лишь низменные побуждения выгод минуты. Остались, правда, во всех странах еще несколько благородных людей, взывающих к разуму и человеческой совести. Их голос еще изредка звучит довольно громко, но для толпы, в которую превратились народы, их призывы не убедительны - она имеет возможность и желание их не исполнять, при молчаливом согласии призрачных правительств. Сознают ли те, кто вызвал отречение русского Царя, какой неизменной, благодетельной силой этот Царь был и мог бы быть для народов и какое преступление совершено ими перед Богом и всеми людьми? Я чувствую, что такого сознания нет даже у многих русских, но хочу верить и уже верю, что оно наконец к ним придет.