Валерий Соловей - Кровь и почва русской истории

Даже столь радикальные русские националисты исходили из презумпции западной идентичности России или, как минимум, ее родства с Западом. А авторство концепции «особого русского пути» вообще принадлежало западнику Герцену. Славянофильский мессианизм содержал лишь крайне смутное и расплывчатое представление о том, что Россия, реализовав, наконец, свое моральное превосходство, преподаст Западу «урок» и «исцелит» его «язвы». Заслуга Герцена состояла в соединении мессианского пафоса с интеллектуальным обоснованием особого пути России – доктриной «русского социализма».

Ее фундаментальной предпосылкой послужил неоспоримый и остро переживавшийся русскими факт отставания России от Запада, который Герцен и последующая русская социалистическая традиция (от народников до большевиков включительно) парадоксально переинтерпретировала в позитивном ключе. Ведь отставание от Запада означало слабость и неукорененность буржуазных отношений, что вкупе с воплощенной в русской общине автохтонной социалистической традицией даровало России уникальную возможность осуществить социалистический идеал значительно быстрее, чем на Западе. Спрямив путь на крутом историческом вираже, Россия могла обогнать Запад, стать путеводной звездой, моделью развития для всего мира – для Запада и для Востока.

Возможность синтеза европейской социальной философии и русского мессианизма была намечена еще до Герцена, но он впервые облек ее в форму разработанной интеллектуальной доктрины: опираясь на уникальность России, реализовать идеал, сформулированный и выношенный европейской мыслью, - вот магистральная идея «особого пути». Это был синтез славянофильства и западничества, где русская идентичность рассматривалась в европейском контексте. (Большевистскую интеллектуальную доктрину также составило внешне парадоксальное, но весьма эффективное и динамичное сочетание западного марксизма с русским народничеством и русским же мессианизмом.)

Трудно переоценить значение этого новаторского синтеза для последующей отечественной истории. Вера Толз справедливо указала, что «русский социализм» стал идеологией модернизации России, хотя в контексте классических определений национализма вряд ли правомерно называть его «националистической» идеологией[318].

Преобладающее в современной мысли скептическое и пренебрежительное отношение к идеологии «особого пути» как отрыжке русского мессианизма и антизападническому символу веры исторически несправедливо. Вплоть до начала XX в. «особость» означала лишь специфически русский путь к сформулированным на Западе универсальным целям человеческого развития. В то же время соединение концепции «особого пути» с мессианизмом содержало возможность универсализации русской специфики: при определенных обстоятельствах русскому пути к социализму мог быть придан характер общеисторической закономерности, что, как мы знаем, и получилось после утверждения большевизма в России.

В общем, дореволюционное русское общество при всех разногласиях и даже антагонизмах уверенно сходились в следующем важнейшем культурно-идеологическом пункте: Россия, безусловно, Европа, но другая Европы, которая находится в состоянии перманентной творческой борьбы с первой Европой (как бы она ни понималась); Россия призвана объединить всю Европу и повести ее за собой.

Фокусирование внимания в этой части текста исключительно на элитарном дискурсе о Западе вызвано тем, что до начала XX в. Запад составлял проблему – практическую и теоретическую - в первую очередь для соприкасавшихся с ним сравнительно немногочисленных образованных слоев отечественного общества. Однако было бы ошибкой впечатление, что массы народа в этом случае оказались «великим немым», никак не участвуя в решении проблемы Запада.

Не будучи затронутой непосредственным западным влиянием, масса русского населения получила в лице вестернизированной автохтонной элиты свой собственный, «внутренний» Запад. Если российская элита осмысливала ситуацию как драматический вызов со стороны Запада-как-Другого, то для основной массы населения главный вызов исходил от внутреннего Другого – вестернизированного правящего сословия, воплощавшего социальное угнетение, культурное и даже экзистенциальное отчуждение, и во многом чуждого русским этнически.

Запад как центральная проблема советского общества

Проблема внутреннего Другого – этнического, культурного и социополитического раскола русского общества – была решена большевиками в топорной (в прямом и переносном смысле слова), но весьма эффективной манере. Важнейшим следствием гомогенизации отечественного общества стало превращение Запада из преимущественно элитарной проблемы в нерв отечественного массового сознания. Расхожие обвинения советского коммунизма в строительстве «железного занавеса», намеренном разрыве с Западом и культивации враждебности по отношению к нему - односторонни. В другом смысле большевики были, согласно парадоксалистскому определению Анатолия Уткина, «антизападными западниками», партией «ультразападного приобщения» и «реализации западных идей на незападной почве»[319].

Тематизация советского массового сознания Западом была не только побочным и неизбежным результатом форсированной модернизации. Общество, формировавшееся на принципиально новых в человеческой истории основаниях, настоятельно нуждалось в антимодели, формирование новой цивилизационной идентичности должно было отталкиваться от негативного образца. Поэтому, оставаясь конституирующим Другим России, в советскую эпоху Запад стал ее тотальным Другим. Он составил неотъемлемую и важную часть ментальной карты советского человека, вошел, без преувеличения, в каждую советскую семью.

Историческая логика вестернизации советского общества была следующей. Сначала посредством государственной идеологической и культурной стратегии проблема Запада доводилась до ума каждого человека, Запад в некотором смысле составлял ядро советского идеологического дискурса. Достаточно вспомнить широкий спектр его образов и измерений в советскую эпоху: от Запада как кардинальной угрозы «первому в мире государству рабочих и крестьян» до Запада - источника передовой техники, главного конкурента в борьбе за мировое индустриальное и технологическое превосходство, цивилизационное лидерство. При этом баланс позитивных и негативных модусов Запада носил динамичный характер, хотя чаша весов чаще склонялась (особенно в первую половину исторического времени, отпущенного советскому строю) в сторону преобладания официальных негативных оценок.