Валерий Соловей - Кровь и почва русской истории

Безусловно, «железный занавес» радикально ограничивал возможность знакомства советских людей с реальным Западом, а официальная коммунистическая пропаганда искажала его образ. Однако можем ли мы, положа руку на сердце, утверждать, что адекватное представление о природе, принципах и своеобразии функционирования западных обществ имелось даже у тех советских институций – разведки, международного отдела ЦК КПСС, академических институтов - для которых его понимание составляло смысл профессионального существования? Хотя интригующая история этой интеллектуальной проблемы еще не написана, с большой долей уверенности можно предположить, что при Советах реальное знание о Западе нередко подменялось наукообразными фантазмами и иллюзиями.

Но вряд ли стоит так уж винить в этом коммунистическую идеологию. Ведь концепции Запада, конструировавашиеся дореволюционной русской элитой, были, пусть на другой манер, не менее неадекватны, чем постреволюционные интеллектуальные продукты. А чудовищное фиаско колоссальной по масштабам и объемам финансирования западной советологии, оказавшейся неспособной предвидеть и предсказать драматическую советскую перестройку и крушение СССР, наглядно свидетельствует о неадекватности западного понимания природы советского общества. Советская история, что называется от обратного, демонстрирует: глубокое взаимное непонимание Запада и России невозможно объяснить одним лишь «затемняющим» свойством идеологии, в его основе лежат факторы иного порядка.

Что изменилось, а что осталось прежним

в постсоветскую эпоху

Научное изучение постсоветского массового восприятия Запада исключительно важно по своей возможности социологической верификации исследовательских гипотез, родившихся при анализе исторической ретроспективы.

Метафора «маятника» - наиболее популярное описание эволюции отношения постсоветского общественного мнения к Западу. Она подразумевает, что от одной крайней точки - неумеренных восторгов и надежд, связанных с приобщением к западному миру, русское сознание качнулось в прямо противоположном направлении. Вопрос: где остановился маятник? В противоположной крайней точке, которую зеркально можно описать как агрессивное отрицание и тотальную негативизацию Запада? Хотя подобные характеристики не столь уж редки[323], в целом среди экспертов преобладает несравненно более сдержанный и нюансированный взгляд на значение и тональность проблемы Запада в современном русском сознании[324]. Вероятно, впервые в отечественной истории у русского общества сложилось довольно спокойное, рациональное, сбалансированное и (насколько это возможно) реалистичное восприятие Запада.

Этот взгляд основан на несравненно лучшем, чем прежде, знакомстве с Западом, хотя в сравнительной, в том числе в сравнительно-исторической перспективе масштабы этого знакомства не выглядят впечатляющими. В настоящее время за границу выезжают 5-6 % граждан России, что существенно меньше совершающих подобных вояжи 54 % французов или 75 % шведов. Доля населения современной России, выезжающего за границу, близка к доле подданных Российской империи, имевших европейское образование (приблизительно 4,5 %). В то же время почти 90 % жителей современной России практически не бывают за пределами СНГ[325]. Резко снизился интерес к международной жизни, культивировавшийся (пусть и в однобокой манере) в советскую эпоху: «от трети до половины взрослого населения страны не интересуется зарубежным миром и почти ничего не знает о нем»[326]. Похоже, в смысле внешнеполитической грамотности (точнее, безграмотности) современные русские вряд ли так уж сильно отличаются от ставших притчей во языцех американцев.

В то же время ситуация со знанием (а не туристическим знакомством) Запада в чем-то выглядит лучше, чем в советское время, а в чем-то даже хуже. Для сотен тысяч русских предпринимателей и профессионалов практическое знание Запада составляет часть работы, а то и жизни, но это знание локально и ограничено профессиональной сферой. Государственные же инстанции испытывают острый дефицит специалистов, осведомленных, скажем, в работе западных бюрократических механизмов, например ЕС.

Не лучшим образом обстоит дело и с теоретическим осмыслением проблемы Запада, составляющей прерогативу российских интеллектуалов – как представителей вольных профессий, так и находящихся на государственной службе. «Сухой остаток» интенсивных дискуссий о западной политике в отношении России - дискуссий, имеющих имплицитной предпосылкой определенное видение природы Запада, ничтожен, а теоретическое представление о Западе вряд ли менее фантастично, чем прежде. Вот почти фотографический снимок интеллектуальной жизни современной России: «Политическим дискуссиям… была свойственна пустопорожняя болтовня людей, которых никак нельзя было назвать “гражданами мира”. Широта и масштабы их безмерных исторических обобщений обычно находились в обратной пропорции к их фактическим знаниям. Люди, имевшие ничтожные знания и опыт за пределами своей страны (а то и своего города), полагали совершенно естественным развивать самые изощренные теории о прошлом, настоящем и об исторических судьбах стран, где они никогда не бывали, и народов, о которых они в лучшем случае знали из вторых рук»[327].

Хотя это сказано не о России начала XXI в., а о Германии 20-х годов XX века, воинствующий дилетантизм и продуцирование фантазмов характерны для интеллектуальной атмосферы обеих поверженных империй, даже если их историческое фиаско разделено десятилетиями. Но разве не обесценивает эта характеристика авторское же утверждение о более реалистичном, чем прежде, восприятии Запада?

Нет, потому что, во-первых, российский взгляд на Запад стал реалистическим, насколько это возможно , а о границах этих возможностей будет сказано чуть дальше. Во-вторых, опыт последнего пятнадцатилетия не обнаруживает заметного влияния элитарного дискурса на массовые представления. Образы Запада привилегированной части общества и простого народа в высокой степени автономны и вряд ли интенсивно взаимовлияют. Во многом это связано с тем, что проблема Запада традиционно значит для российской элиты гораздо больше, чем для простого общества, поглощенного преимущественно внутренними проблемами. Вот характерный социологический факт: в 1998 г. лишь 4,4 % респондентов испытывали особое беспокойство в отношении НАТО, в то время как российская элита декларировала эту проблему как центральную в отношениях России с Западом. Правда, через год с небольшим, после начала западной агрессии против Югославии отношение общественного мнения к проблеме НАТО также интенсифицировалось[328].