Записка о древней и новой России

и с любовью к добру. Заговоры да устрашают народ для спокойствия 47

государей! Да устрашают и государей для спокойствия народов!..

Две причины способствуют заговорам: общая ненависть или общее

неуважение к властителю. Бирон и Павел были жертвою ненависти,

правительница Анна и Петр III — жертвою неуважения. Миних, Лесток

и другие не дерзнули бы на дело, противное совести, чести и всем

Уставам государственным, если бы сверженные ими властители

пользовались уважением и любовью россиян.

Не сомневаясь в добродетели Александра, судили единственно

заговорщиков, подвигнутых местию и страхом личных опасностей;

винили особенно тех, которые сами были орудием Павловых

жестокостей и предметом его благодеяний. Сии люди уже, большею

частью, скрылись от глаз наших в мраке могилы или

неизвестности... Едва ли кто-нибудь из них имел утешение Брута

или Кассия пред смертью или в уединении. Россияне одобрили юного

монарха, который не хотел быть окружен ими и с величайшею

надеждою устремили взор на внука Екатерины, давшего обет

властвовать по её сердцу!

Доселе говорил я о царствованиях минувших — буду говорить о

настоящем, с моею совестью и с государем, по лучшему своему

уразумению. Какое имею право? Любовь к Отечеству и монарху,

некоторые, может быть, данные мне Богом способности, некоторые

знания, приобретенные мною в летописях мира и в беседах с мужами

великими, т.е. в их творениях. Чего хочу? С добрым намерением —

испытать великодушие Александра и сказать, что мне кажется

справедливым и что некогда скажет история.

Два мнения были тогда господствующими в умах: одни хотели,

чтобы Александр в вечной славе своей взял меры для обуздания

неограниченного самовластия, столь бедственного при его родителе;

другие, сомневаясь в надежном успехе такового предприятия, хотели

единственно, чтобы он восстановил разрушенную систему Екатеринина 48

царствования, столь счастливую и мудрую в сравнении с системою

Павла. В самом деле, можно ли и какими способами ограничить

самовластие в России, не ослабив спасительной царской власти? Умы

легкие не затрудняются ответом и говорят: «Можно, надобно только

поставить закон еще выше государя». Но кому дадим право блюсти

неприкосновенность этого закона? Сенату ли? Совету ли? Кто будут

члены их? Выбираемые государем или государством? В первом случае

они — угодники царя, во втором захотят спорить с ним о власти, —

вижу аристократию, а не монархию. Далее: что сделают сенаторы,

когда монарх нарушит Устав? Представят о том его величеству? А

если он десять раз посмеется над ними, объявят ли его

преступником? Возмутят ли народ?.. Всякое доброе русское сердце

содрогается от сей ужасной мысли. Две власти государственные в

одной державе суть два грозные льва в одной клетке, готовые

терзать друг друга, а право без власти есть ничто. Самодержавие

основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава

ее она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь

многих и разных, из коих всякая имеет свои особенные гражданские

пользы. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей

махине производить единство действия? Если бы Александр,

вдохновенный великодушною ненавистью к злоупотреблениям

самодержавия, взял перо для предписания себе иных законов, кроме

Божиих и совести, то истинный добродетельный гражданин российский

дерзнул бы остановить его руку и сказать: «Государь! Ты

преступаешь границы своей власти: наученная долговременными

бедствиями, Россия пред святым алтарем вручила самодержавие

твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно.

Сей завет есть основание твоей власти, иной не имеешь; можешь

все, но не можешь законно ограничить ее!..» Но вообразим, что

Александр предписал бы монаршей власти какой-нибудь Устав, 49

основанный на правилах общей пользы, и скрепил бы оный святостью

клятвы... Сия клятва без иных способов, которые все или

невозможны, или опасны для России, будет ли уздою для преемников

Александровых? Нет, оставим мудрствования ученические и скажем,

что наш государь имеет только один верный способ обуздать своих

наследников в злоупотреблениях власти: да царствует

добродетельно! да приучит подданных ко благу!.. Тогда родятся

обычаи спасительные; правила, мысли народные, которые лучше всех

бренных форм удержат будущих государей в пределах законной

власти... Чем? — страхом возбудить всеобщую ненависть в случае

противной системы царствования. Тиран может иногда безопасно

господствовать после тирана, но после государя мудрого — никогда!

«Сладкое отвращает нас от горького» — сказали послы Владимировы,

изведав веры европейские.

Все россияне были согласны в добром мнении о качествах юного

монарха: он царствует 10 лет, и никто не переменит о том своих

мыслей; скажу еще более: все согласны, что едва ли кто-нибудь из

государей превосходил Александра в любви, в ревности к общему

благу; едва ли кто-нибудь столь мало ослеплялся блеском венца и

столь умел быть человеком на троне, как он!.. Но здесь имею нужду

в твердости духа, чтобы сказать истину. Россия наполнена

недовольными: жалуются в палатах и в хижинах, не имеют ни

доверенности, ни усердия к правлению, строго осуждают его цели и

меры. Удивительный государственный феномен! Обыкновенно бывает,

что преемник монарха жестокого легко снискивает всеобщее

одобрение, смягчая правила власти: успокоенные кротостью

Александра, безвинно не страшась ни Тайной канцелярии, ни Сибири,

и свободно наслаждаясь всеми позволенными в гражданских обществах

удовольствиями, каким образом изъясним сие горестное расположение 50

умов? Несчастными обстоятельствами Европы и важными, как думаю,

ошибками правительства, ибо, к сожалению, можно с добрым

намерением ошибаться в средствах добра. Увидим...

Начнем со внешней политики, которая имела столь важное

действие на внутренность государства. Ужасная французская

революция была погребена, но оставила сына, сходного с нею в

главных чертах лица. Так называемая республика обратилась в

монархию, движимую гением властолюбия и побед. Умная Англия,

испытав невыгоду мира, старалась снова поднять всю Европу на

Францию и делала свое дело. Вена тосковала о Нидерландах и

Ломбардии: война представляла ей великие опасности и великие

надежды. Берлин хитрил, довольствуясь учтивостями: мир был для

него законом благоразумия. Россия ничего не утратила и могла