Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Пошел к топившейся бочке, возле которой я не был одинок. Грел попеременно то грудь, то спину. Бочка-печка была раскалена докрасна, обжигала возле себя, а в нескольких метрах было уже довольно холодно.

На нарах спали впритирку друг к другу, накрытые шинелями и накидками. Большинство шинелей не снимали, у многих на голове шапка-ушанка, подвязанная на подбородке. Наблюдалась забавная картина. Каждый стремился лечь в середину, и кто-то выталкивался на края. Замерзая, крайний просыпался и лез в середину, и кто-то опять оказывался с краю. Такое перемещение наблюдалось в течение всей ночи. Некоторые из вытесненных на край уходили греться к печке.

Командир роты и большинство командиров спали в летучках, которые отапливались. Там же устраивались и водители этих машин, которые подтапливали печки, младшие командиры и часть красноармейцев специальных отделений. Часть хозяйственников спали до сих пор в закрытой машине, которая не отапливалась, а прошлую ночь все разместились в амбаре, рядом с нами за перегородкой. Хуже было красноармейцам из ремвзвода, автовзвода, но как-то устраивались. Я мог бы определиться в любой отапливаемой летучке, может быть, не стали бы меня выгонять, но этим я бы лишил кого-то места в тепле и не решался на это. Пока был без определенного места.

В обед Манько спросил меня, как я провел ночь, и когда сказал, что замерзал, предложил мне перейти к нему в землянку. Старшина «Крошка» предложил ему землянку, освободившуюся после ухода какой-то части — успел ее захватить. Убрали там и поставили печку. Правда, мне поставили условие, чтобы перевязки делал в другом месте. Для этого оборудовал место в амбаре на краю нар, обозначив его носилками и флажком с красным крестом. Размещались в землянке, кроме Манько, Наумов, старшина «Крошка», водитель Бяширов и еще один водитель, пока без машины. Он дневалил в землянке и отапливал ее.

Личный состав многие недели не снимал обмундирование. В нем же и спали, если удавалось спать. Много дней, бывало, не снимали шинели, полушубки. Особенно водители, пребывавшие сутками в рейсах, да так было и с ремонтниками. Проверив выборочно водителей, прибывавших из рейсов, я обнаружил у двух наличие вшей и гнид.

Осматривал в амбаре возле печки. Эти более месяца не меняли белье — были в разъезде. При таком холоде, когда мы постоянно мерзли, казалось, что вши просто не могли заводиться, так нет же — эти условия для них оказались вполне подходящими. Нужно было предпринять срочные меры.

Поговорил с Манько и Гуленко о необходимости изготовить примитивную вошебойку. Предложил сделать из двух 200-литровых железных бочек. Первую бочку приспособить для печки, сделать отверстие для топки и для дымохода. Верхнюю крышку вырезать и на нее поставить другую бочку, также без верхней крышки. Вместо нее сделать сетку с крючками, на которые можно будет вешать обмундирование и белье, и все это закрыть сверху плотной крышкой. Белье не должно касаться дна и боковых стенок бочки. Для этого на дне бочки и по бокам укрепить металлическую сетку. В верхней бочке горячим воздухом будет проводиться дезинфекция и дезинсекция белья и обмундирования. Этот проект был принят. Доложили командиру роты, и он дал добро. От него мне, конечно, досталось. Получилось, что вшивость в роте завел я. Исполнителем этой работы был назначен жестянщик красноармеец Ожешко. Руководил и обеспечил материалами Саркисян. Вошебойка была изготовлена и установлена тут же в амбаре в одном из углов. Нашлись охотники и в этот же вечер ее запустили.

Загружалось три-четыре партии белья вместе с обмундированием. После получаса закладка вынималась. Не только насекомые уничтожались, но и белье было на грани вспышки. Места одежды, касавшиеся стенки бочки, пригорали. Стали закладывать меньше дров и продолжали обрабатывать партиями белье и обмундирование допоздна. Пока шла обработка, люди грелись у рядом стоявшей печки-бочки или сидели на нарах, прикрывшись шинелью. Температура воздуха вокруг была едва плюсовая. Некоторые предпочитали остаться со вшами, лишь бы не мерзнуть. Но этого мнения держались не долго, когда убеждались, что вши погибают. Решили впредь одежду всех возвращавшихся с рейсов обязательно пропускать через этот агрегат. Главное, что борьба с вшивостью была налажена.

Отпраздновали новоселье в землянке. Спали без гимнастерок. Освещались гильзой, сплющенной у вершины, из которой торчал фитиль — лоскут портянки. Дымила печка, коптила гильза, но от холода мы были спасены. Я преотлично поспал эту ночь, впервые за последнее время.

Получили пополнение личного состава. Многие уже воевали, некоторые после госпиталей. Люди были разного возраста, разных специальностей: водители, слесари, трактористы, плотники и другие мастеровые. В батальоны прибыли танки с экипажами. От нас направили группу ремонтников для оказания им помощи в обслуживании и ремонте техники. Осмотрел прибывших. Физически были не ахти. То раны ноют, то хронические заболевания…

После обеда направился в медсанвзвод. Надо было получить кое-что из медикаментов, перевязочный материал. Расположился медсанвзвод одном доме с оградой. Машины, нагруженные имуществом, стояли во дворе. Развернули перевязочную в большей комнате, и там же находились и спали мужчины. Для женщин была меньшая комната в пристройке, где стояла одна кровать и двое носилок на полу. В перевязочной топилась плита, но она слабо обогревала все помещение. Перевязку еще могли сделать, но было так тесно, что негде осмотреть больного. С большим трудом удалось отвоевать для медсанвзвода этот домик у другой части. Войск сосредоточилось здесь много. Готовятся к разгрому окруженной группировки врага.

Я сложил все полученное имущество в вещмешок, но к себе не спешил, все чего-то ждал.

— Майю ищешь? — обратилась ко мне Шура. Почему-то на «ты» стала обращаться, а до этой встречи всегда обращалась на «вы».

— Да, хотел бы ее увидеть.

— Гуляет она, твоя Майя.

— Совсем не моя. И чего вы так о ней?

— Ищи, ищи свою святую.

— Чем она вам не пришлась по духу?

— Нечего строить из себя святую и себе во вред. Надо проще, как я. Никаких проблем, никаких забот!

— Каждый живет по своему разумению и так поступает. Вот у вас много дружков побывало. А у других — свой образ жизни.

— Сколько у меня было или будет — это моя забота. Не суйтесь, куда не следует. Вас там подавно не будет. Зарубите себе на носу, — перешла она на «вы».

— Что на вас нашло? Обидел ли кто?

— Вот такие и обижают.

— Извините, не хотел. Такой тон выбрали вы, вот и пошло.

— Довольно, не будем. Майя славная, и я знаю, что вы к ней неравнодушны. Может, и более того. Завидую ей, вот и сержусь. А кто знает, может, она завидует мне? Кто знает, сколько осталось той жизни. Стоит ли блюсти себя. Если бы не война, я бы наверняка иначе относилась бы к себе. А насколько она мне еще дана, ты знаешь? Нет. И я не знаю. Так можешь ли ты меня упрекать, что я вырываю мимолетные радости из этой кровавой жизни и дарю ее, эту радость, таким же, может быть, временным на этом свете… — она говорила это больше себе, хотя обращалась ко мне. На какое-то мгновение задумалась, затем встряхнула кудрями и задорно проговорила: — Чего это я расстраиваюсь? Шура, бери себя в руки. Жить, пока жизнь не отняли! Радоваться и радовать других, пока в состоянии. Не расстраиваться! И не будем. Майя не скоро придет. Ушла в мотострелковый, к доктору Панченко. Засидится там.