Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

Разгромлена румынская армия. Остатки ее отступают. В бой вступили немецкие части с новыми танками «Тигр», но их опрокинули, и наши преследуют отступающего врага. Поинтересовался Максимов, сколько раненых прошло через медсанвзвод. Сказал, что в батальонах осталось мало личного состава, потеряли почти все танки. Вновь прибывший в бригаду новый танковый полк тоже здорово потрепан. Возможно, выйдем из боев на формирование. Подполковник Иванов переговорил с доктором Гасан-Заде, затем сказал мне, что поеду с ним. Комиссар Максимов уединился с Шурой, о чем-то горячо шептались. Майя, указывая на них, проговорила, что Шурочка делает успехи — заинтересовала Максимова и даже больше.

— Мне уже ничто не угрожает, если не смерть от пули или осколка.

— В машину, доктор, — позвал меня Иванов.

Все вышли нас провожать. Это потому, что уезжал Максимов. Все-таки начальник политотдела бригады. Попрощались со всеми. Доктор Гасан-Заде и особенно тепло Майя поблагодарили меня за помощь. Можно было со стороны подумать, будто я много чем им помог, но я понял, что так было удобно Майе попрощаться со мной. Она даже при всех меня поцеловала, что вызвало оживление, последовали реплики, шутки. Мне стало даже неудобно.

Я залез в кузов машины подполковника Иванова. Шли по хорошо наезженной дороге, вдоль которой валялось много подбитой нашей и вражеской техники. Скоро стал мерзнуть в кузове. Ноги были в валенках, завернуты в брезент, свернулся калачиком, а мороз пробирался сквозь одежду до костей.

Остановились в поселке Жутов-2, где находился штаб нашей 254-й танковой бригады. Батальонный комиссар Максимов остался, а подполковник Иванов через непродолжительное время поехал со мной дальше и привез в район сосредоточения наших ремонтных летучек и машин. Меня очень тепло встретили. Пригласили в одну из летучек, где стал заниматься своим обычным делом — делал перевязки и оказывал людям другую медицинскую помощь. Подполковник Иванов всем сказал, что днями бригада выйдет из боев и будет направлена на переформирование.

В этот день мне пришлось пережить тяжелую ситуацию. Во второй половине дня за мной заехал уполномоченный особого отдела старший лейтенант Китайчик. Он «обслуживал» и нашу роту. Сказал, что поедем в первый танковый батальон. Там идет суд военного трибунала над нашими тремя танкистами, а конкретно, зачем я там нужен, не сказал. Приехали в заснеженную широкую балку, где были собраны и стояли отдельными группами красноармейцы и командиры первого танкового батальона. Через какое-то время последовала команда, и построили подразделения в один ряд по четыре человека. Я стал в группу командиров на правом фланге рядом с Китайчиком.

Из будки трибуналовской машины с зарешеченными окнами вывели трех подсудимых в гимнастерках без ремней и петлиц, без шапок. Руки у каждого связаны сзади. Двое конвойных с автоматами перед собой, один спереди, другой сзади провели их по балке и поставили метров за пятьдесят лицом перед строем. Конвойные стали по бокам несколько сзади. Двое из подсудимых еще очень молодые — мальчишки лет восемнадцати, третий старше.

Один из представителей военного трибунала со шпалой в петлицах раскрыл папку и прочитал перед строем приговор. Суть его состояла в том, что накануне, когда батальон пошел в атаку на позиции врага, их экипаж из исходного рубежа не вышел из-за неисправности танка. Техническая комиссия бригады и представители особого отдела пришли к выводу, что танк был умышленно выведен из строя членами экипажа. Их предали суду военного трибунала. Там они признались в этом. Сделано это было механиком-водителем, более старшим по возрасту, и его поддержали командир машины и стрелок-наводчик. За измену Родине военный трибунал приговорил их к высшей мере наказания — расстрелу. Приговор стали приводить в исполнение.

По команде перед строем вышла группа автоматчиков и повернулась к осужденным, стала между нами и ими. После команды представителя военного трибунала автоматы приподняли перед собой для стрельбы. В это время один из осужденных молодых танкистов опустился на колени и с воплем: «Братцы, не убивайте! Простите, дайте искупить вину кровью, в бою кровью, простите, не убивайте, братцы!» — пополз к строю, падая в снег лицом, торопливо приподнимаясь и снова падая, теряя равновесие, так как руки у него были связаны за спиной и все просил, надрывно плача, не убивать его. Эта отчаянная мольба, крик человека, моего одногодка, понявшего, что он должен тут же, сейчас от своих умереть, разрывали душу. И не только мою. Один из представителей военного трибунала подбежал к нему, позвал одного из автоматчиков, стоявшего позади осужденных, и вдвоем, взяв его под мышки, поволокли по снегу назад к двум стоявшим. Пытались поставить его на ноги, но он все опускался в снег, садился на колени, ягодицы, а те все старались его приподнять, но ноги его не держали. При этом он все продолжал причитать: «Не убивайте!» И истерически навзрыд плакал. Трибуналец оставил его лежащим на снегу, подбежал к командиру, командовавшему автоматчиками, и что-то ему сказал, при этом махнул двум конвойным, стоявшим по бокам осужденных, и они примкнули к строю группы автоматчиков. Торопливо прозвучала команда: «По изменникам Родины огонь!» Прозвучал беспорядочный треск автоматных очередей и оборвался. Наступила гнетущая тишина. Стоявшие двое как подрубленные рухнули в снег. У сидевшего склонилась голова, какое-то время еще продолжал сидеть на коленях, затем медленно упал.

Я и весь строй стояли неподвижно, будто окаменели. Тишину разорвала команда: «Подразделения развести по местам!» Никакие команды вслед не прозвучали, и никто не двинулся с места. Не могли опомниться от увиденного. Шок сковал всех… Кто-то из командиров, наконец, пришел в себя. Раздалась еще одна команда, за ней поспешно другие, и подразделения стали покидать это место.

Ко мне подошел Китайчик и сказал, что я должен их осмотреть и засвидетельствовать в протоколе состояние смерти всех расстрелянных. Надо было идти к убитым. Но я не мог сдвинуться с места. Он еще раз напомнил мне, но, видно, до меня все не доходило, что от меня требуется. «Пошли, пошли, доктор», — торопил он меня, взял за рукав и повел к убитым. Я их осмотрел. Окровавленные пятна выступали у них на гимнастерках в разных местах туловища, живота и на брюках в области бедер. Пощупал пульс на еще теплых предплечьях. У двух пульс не прощупывался и зрачки у них были расширенные. У третьего ощущалось слабое биение пульса и зрачки были суженные, точечные. Он еще был жив. Я сказал, что они мертвы, вернулся к столику, подписал протокол в трех экземплярах, не читая его, и ушел прочь от этого места.