Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы

Утром, 16 октября, как всегда, заговорило радио, и сразу необычайно краткое, почти паническое сообщение, единственное по своему безнадежному содержанию за всю войну(!), которое ударило как обухом по голове и потому, наверное, запомнилось почти дословно: «В течение 15 октября положение на Западном фронте ухудшилось. Превосходящим силам противника удалось прорвать нашу оборону… Наши войска ведут ожесточенные бои на ближних подступах к Москве». Все! Ни слова о других фронтах и направлениях, ни обычного в каждой сводке перечня отдельных боевых эпизодов. Сразу за сводкой заиграли марши, один за другим, и никаких передач! Ничего подобного больше никогда не было. Сразу вспомнился вчерашний разговор на работе. Мы с мамой быстро умылись и позавтракали и все прислушивались к «тарелке» репродуктора: ну, скажите еще что-то, что нам делать? Бежать или ждать разъяснений? Что предпринимает власть? Из репродуктора по-прежнему никаких сообщений, только марши, один за другим. Мама звонила сестре, чтобы обсудить создавшееся положение, а я поспешил на работу, захватив хлебные карточки, чтобы отоварить дневной паек на обратном пути.

На улице было еще мало народу, а те, кто попадался, быстро шли куда-то с озабоченными лицами. Было пасмурно, временами шел снег в виде крупы. Весь мой маршрут пролегал по переулкам, на которых располагался ряд посольств и разные иностранные представительства. Во дворе каждого из них, начиная с резиденции посла США в Спасопесковском переулке, стояли машины, в них что-то спешно грузили, кое-где во дворах жгли бумаги. Кругом машин было сильно намусорено, бумагами, папками, какими-то обрывками. Ветер разносил этот мусор по переулкам. Нагруженные легковые и грузовые машины тут же уезжали. Чувствовалась торопливость и спешка. Эвакуация, к тому же спешная! — понял я. Вот и Дом звукозаписи. Спускаюсь в мастерскую. Тихо, станки не работают. Все, кто пришел, читают вывешенный приказ, тихо обмениваются новостями. В приказе сказано, что все(!) сотрудники с сегодняшнего дня увольняются с выплатой 2-месячного содержания. Остается небольшая группа по охране и эвакуации оборудования, им выплачивается 3-месячное содержание. Прилагался список остающихся, остальным предлагается срочно эвакуироваться своим ходом.

В этот день уволили всю Москву! Закрылось метро (говорили, что перевозят раненых), к полудню перестал работать наземный транспорт, троллейбусы замерли там, где их бросили водители. Я с напарником поднялся на крышу и стал прислушиваться, не слышно ли канонады. Но нет, тихо. Изредка в разных концах города стреляют зенитки, тревоги не объявляют. По Садовой торопливо идут прохожие, мимо планетария прошла большая колонна грузовиков без кузовов, это едут с ЗИСа (сейчас ЗИЛ). Похоже, все, что может само двигаться, уезжает — предположили мы.

Спустились вниз, всем выдали трудовые книжки с пометкой об увольнении, ждем расчета по зарплате. Час, другой, кассира нет. По радио марши, но вот диктор сообщил, что сейчас выступит председатель Моссовета Попов, и опять бодрые марши и никаких сообщений. Наконец нам говорят, что в банке жуткая очередь и вряд ли сегодня удастся рассчитаться, кто может, ждите. Я не стал ждать и пошел домой. В переулках усилилась суета; грузятся и тут же отъезжают машины, оставляя за собой ворох бумаг, разносимых ветром. Идут группами и поодиночке люди с чемоданами, баулами, узлами. Вот и Арбат. Мой магазин «ХЛЕБ» стоит с настежь распахнутой дверью, внутри пусто — и за прилавками, и в подсобках, и никого нет. Кинулся на Смоленскую площадь в большой гастроном № 2 на углу площади. Перед ним сиротливо стоит покинутый пустой троллейбус. Увы, та же картина: распахнутые двери, пустота, только обрывки бумаг, картонок, тряпья. «Все уже растащили, опоздал… Паника… Все магазины открыты, бери что и сколько можешь…» — говорил случайный прохожий. Я понял, что отовариться не придется. Но то, что я увидел на Смоленской площади, меня поразило и удручило. Нескончаемой лентой с Бородинского моста, а значит, с Можайского шоссе, двигалась необычная, нескончаемая колонна телег, повозок на конной тяге, между которых гнали отары овец, стада коров, свиней. Часть животных лежала на соломе на подводах, вперемежку с домашним скарбом и птицей в корзинках (очевидно, не выдержали дороги, подумал я), на некоторых телегах сидели и лежали ребятишки и женщины. Колонна заворачивала на Садовое кольцо к Крымскому мосту, и ни начала, ни конца этой колонны не было видно. Прохожие и я засыпали сопровождающих мужиков вопросами: «Откуда, далеко ли немцы, что там делается…» Отвечали устало, часто с какой то безнадежностью: «Мы из-под Можайска… от Кубинки (еще откуда-то), все бросили, захватили только то, что успели наспех, с воздуха обстреливали, но обошлось, что дальше будет, не знаем, военные есть, но ничего не поймешь, одни туда, другие сюда…» Немцы рядом, подумал я и побежал домой. Опять затарахтели зенитки, недалеко, низко пролетел самолет (наш, не наш — не поймешь), но никто не обращал внимания. Все магазины распахнуты, в них кто-то копошится, что-то находит и поспешно уходит. Чувствовалось полное отсутствие власти, милиция исчезла, и если что-то делалось, то стихийно. Вот навстречу молча беспорядочным строем прошла довольно жалкая группа в гражданской форме, часть которой была с винтовками (ополченцы!). Шли на Бородинский мост, навстречу беженцам, и растворились во встречной толпе. Что они могут сделать? Где войска, артиллерия и прочее, куда все подевалось? Где власть, наш вождь Сталин, наконец? Возникло ощущение вселенской катастрофы.

Мама была на месте и лихорадочно собирала вещи, продукты, что достались с ее продбазы. «Уезжаем с эшелоном, что идет с Микояновского мясокомбината, где работает дядя, собирайся. Они позвонят, когда и куда ехать…» Я тоже стал собираться. Взял несколько книжек, в т. ч. Л. Фейербаха, философия которого меня тогда интересовала, собрал свои скудные личные вещи (2 пары белья, 2–3 пары чулок (носки тогда не носили), 1 или 2 рубашки, байковые лыжные брюки, еще что-то) и уложил их в потрепанный, но вместительный чемодан с постельным бельем. Затем собрал и сжег, чтобы ненароком не достались немцам, карты Москвы, доставшиеся от отца и служившие мне для пометок о моих «походах» по Москве. Глупость, о которой я потом страшно жалел (подробные были карты и интересные). Всего набралось: чемодан с моими и мамиными вещами, узел, кажется, с одеялами, вещмешок с продуктами и самой необходимой утварью (ложки, вилки, ножи, туалетные принадлежности…), пара сумок. Свои основные документы (паспорт, комсомольский билет, трудовую книжку) я разместил в сшитом мешочке и, как было принято, всю дорогу носил мешочек, не снимая, подвешенным за шнурок на шее, под рубашкой, на груди.