Вадим Кожинов - Пророк в своем Отечестве (Ф И Тютчев и история России)

Это противостояние обострялось, показал Благой, по мере того, как Николай I все более покровительствовал Пушкину и, с точки зрения придворной верхушки, усиливалась "опасность, что царь... может прислушаться к голосу поэта". Факты достаточно выразительны: в конце 1834 года выходит в свет "История Пугачевского бунта", на издание которой император предоставил 20 000 рублей и которую намерен был учесть при разработке своей политики в крестьянском вопросе; летом 1835 года Николай I дает Пушкину, занятому историей Петра I, ссуду в 30 000 рублей; в январе 1836 года разрешает издание пушкинского журнала "Современник", первые три номера которого вышли в свет в апреле, июле и начале октября (то есть за месяц до появления "диплома") 1836 года, и, несмотря на то, что журнал назывался "литературным", на его страницах было немало "политического".

Исследование многостороннего сближения Поэта с царем в течение 1830-х годов опубликовал недавно один из виднейших наших пушкиноведов Н.Н.Скатов ("Наш современник". 1998. ? 11-12). В другой статье Николай Николаевич справедливо писал о неизбежности противоборства Пушкина и "лагеря" Нессельроде: "Если можно говорить (а это показали все дальнейшие события) об антирусской политике "австрийского министра русских иностранных дел" (таково было ходячее ироническое "определение" Нессельроде. - В.К.), то ее объектом так или иначе, рано или поздно, но неизбежно должен был стать главная опора русской национальной жизни - Пушкин" ("Труд". 1998, 21 августа. - Выделено Н.Н.Скатовым).

В связи с этим в высшей степени существенны суждения германского дипломата князя Гогенлоэ. Ко времени гибели Поэта он уже двенадцать лет пробыл в России, женился на русской женщине, хорошо знал и высоко ценил русскую культуру. Не менее важно, что он, во-первых, видел ситуацию, так сказать, со стороны, объективно, а во-вторых, мог выразить свой взгляд свободно, не опасаясь каких-либо "неприятностей". И 21 февраля 1837 года он писал, что о Поэте по-настоящему скорбит "чисто русская партия, к которой принадлежал Пушкин" и которой противостоит значительная часть аристократии.

Учитывая все это, есть достаточные основания согласиться с выводом Д.Д.Благого, что пресловутый "диплом", который, по его убеждению, был задуман в салоне графини Нессельроде, преследовал цель вовлечь Пушкина "в прямое столкновение с царем*, которое, при хорошо всем известном и пылком нраве поэта, могло бы привести к тягчайшим для него последствиям" - и в самом деле привело... Много лет близко наблюдавший графиню Нессельроде М.А.Корф (тот самый, который был однокашником Поэта в Лицее), отметил: "вражда ее была ужасна и опасна"..."

Необходимо осознать, в частности, что конфликт с императором, независимо от его причины, никак не умещался в границы "семейной драмы" (в отличие от конфликта с Дантесом).

Хотя подтверждений решающей роли "салона Нессельроде" в появлении "диплома" не так уж много, несколько исследователей убежденно признавали эту роль, Д.Д.Благой не был здесь первооткрывателем. В 1928 году П.Е.Щеголев отметил, что "слишком близка была прикосновенность супруги министра к дуэльному делу". В 1938-м Г.И.Чулков, автор книг не только о Пушкине, но и о российских императорах, писал: "В салоне М.Д.Нессельроде... не допускали мысли о праве на самостоятельную политическую роль русского народа... ненавидели Пушкина, потому что угадывали в нем национальную силу, совершенно чуждую им по духу..." В 1956 году И.Л.Андронников утверждал: "Ненависть графини Нессельроде к Пушкину была безмерна... Современники заподозрили в ней сочинительницу анонимного "диплома"... Почти нет сомнений, что она - вдохновительница этого подлого документа".

Не исключено такое возражение: перед нами, мол, утверждения представителей послереволюционного, советского литературоведения с характерной для него политизированностью и идео-логизированностью. Однако выдающийся поэт и один из наиболее глубоких пушкиноведов Владислав Ходасевич в 1925 году опубликовал в эмигрантской газете небольшое сочинение под названием "Графиня Нессельроде и Пушкин", в котором с полной убежденностью говорится о графине как заказчице "диплома".

* * *

Как уже сказано, причастность Геккерна - несмотря на всю его близость к чете Нессельроде - к "диплому" представляется весьма сомнительной. Гораздо более достоверна версия Г.В.Чичерина, хотя излагающее ее письмо к П.Е.Щеголеву, опубликованное двадцать с лишним лет назад*, не нашло должного внимания пушкиноведов (по-видимому, в связи с господством чисто "семейного" толкования событий).

Необходимо иметь в виду, что Г.В.Чичерин, известный как нарком иностранных дел в 1918-1930 годах, во-первых, принадлежал к роду, давшему целый ряд видных дипломатов, хорошо осведомленных о том, что делалось в Министерстве иностранных дел при Нессельроде, во-вторых, его дед и другие родственники лично знали Пушкина, а его тетя, А.Н.Чичерина, была женой сына Д.Л. Нарышкина, о котором и говорилось в "дипломе"... И Г.В.Чичерин, надо думать, опирался на богатые семейные предания. В письме Чичерина от 18 октября 1927 года как о само собой разумеющемся говорится о том, что инициатором "диплома" была графиня Нессельроде, но составил его по ее указанию вовсе не Геккерн, а Ф.И.Брунов (или, иначе, Бруннов) - чиновник Министерства иностранных дел. Примечательно, что в 1823-1824 годах он служил вместе с Пушкиным в Одессе и вызвал негодование Поэта своим пресмыкательством перед вышестоящими. А в 1830-х годах Брунов стал "чиновником по особым поручениям" при Нессельроде и в 1840 году получил за свои заслуги - или услуги - престижный пост посла в Лондоне.

В своем неотправленном письме к графу Нессельроде от 21 ноября 1836 года Пушкин сказал о "дипломе" (он назван "анонимным письмом") следующее: "По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата". Это характеристика барона Геккерна, но она полностью применима к графу Брунову, который родился и до двадцати одного года жил в Германии.

Конечно, вопрос о роли Брунова нуждается в специальном исследовании, но по меньшей мере странно, что в течение долгого времени никто не занялся таким исследованием.

Предложенное выше истолкование событий 4 ноября 1836 года - 27 января 1837 года, разумеется, можно оспаривать. Но, как представляется, невозможно спорить с тем, что гибель поэта имела не только "семейную", но и непосредственно историческую подоплеку, хотя в большинстве новейших сочинений это, в сущности, игнорируется.

Из приведенных выше свидетельств В.А.Соллогуба, Е.Н.Вревской, самого Николая I, а также письма Пушкина к Канкрину, намеков в сочинениях П.А.Вяземского и т.д. с достаточной ясностью следует, что суть дела заключалась в коллизии Поэт-царь, исходным пунктом которой явился "диплом", к тому же упавший на почву пушкинских "подозрений".