Сергей Кремлёв - Зачем убили Сталина? Преступление века

Как видим, Молотов с ушедшим вождем и товарищем даже не попрощался! Не знаю, где уж тут усмотрели Симонов с Баландиным едва сдерживаемую скорбь…

Молотов был единственным из выступавших, связанным с покойным борьбой и партийной работой задолго до революции. Единственный из выступавших, он и в тридцатые годы обращался к нему наедине: «Коба»… И вот, мало того, что он не сказал о Сталине ни одного яркого слова и произнес удивительно бесцветную речь! Молотов в этой речи явно подчеркнуто ставил на первое место партию, а не правительство! Хотя не мог не знать, что Сталин уже давно эти понятия справедливо переставляет местами — по факту.

В речи же Берии эти приоритеты были, как правило, расставлены «по-сталински», причем в ряде случаев Берия вообще говорил лишь о Советском правительстве.

Маленков тоже был склонен отдавать приоритет государству, а не партии, однако менее выраженным, чем у Берии, образом.

На эти тонкие моменты обратил внимание первым не я — о них уже писал ряд авторов. Однако подмечено здесь все верно. Со своей стороны прибавлю, что речь Берии оказалась — в ее печатном варианте — и наименее насыщенной восклицательными знаками. Этот знак препинания был употреблен в тексте один раз — в обращении «Дорогие товарищи, друзья!». Наиболее же насыщенным казенными парти… пардон, «патриотическими» восклицаниями оказался текст речи Молотова. Чуть менее насыщенной — речь Маленкова.

В РЕЧЬ Берии я, признаюсь честно, вчитался не сразу и не с первого раза ее оценил. Впервые познакомившись с ней во время работы над своей книгой о Берии, я счел ее тоже в немалой мере казённой и не яркой. Понадобились некоторый временной интервал и работа над книгой о Сталине, чтобы я прочел речь Берии так, как она того заслуживает.

Общий ее строй и словарь позволяют предположить, что автором текста был не кто-то из помощников Берии, а сам Лаврентий Павлович, но что он не писал его, а продиктовал стенографистке — в свои последние годы Берия делал так не раз, когда дело касалось объемных текстов за его подписью. И в этой речи было несколько мест вполне «знаковых».

Берия говорил:

— Враги Советского государства рассчитывают, что понесенная нами тяжелая утрата приведет к разброду и растерянности в наших рядах. Но напрасны их расчеты: их ждет жестокое разочарование. Кто не слеп, тот видит, что наша партия в трудные для нее дни еще теснее смыкает свои ряды, что она едина и непоколебима. Кто не слеп, тот видит, что в эти скорбные дни все народы Советского Союза в братском единении с великим русским народом еще теснее сплотились вокруг Советского правительства и Центрального Комитета Коммунистической партии.

Берия знал своих коллег… Он отдавал себе отчет в том, что почти вся старая сталинская гвардия — за исключением разве что Кагановича — была все более склонна почивать на лаврах, а не тянуть державный воз так, как она тянула его десятилетиями. Сам Берия уже много лет ежедневно был по горло занят грудой неотложных и важнейших дел — один Специальный Комитет чего стоил!

Когда дел по горло — не до интриг. Но если деловое напряжение ослабевает, образовавшиеся «экологические ниши» начинает занимать самолюбие, преобразующееся постепенно в себялюбие. И над гробом Сталина Берия давал своего рода клятву сохранить сплоченность руководства, без которой нет сплоченности общества, и публично напоминал коллегам о необходимости дружной работы.

Берия говорил о прочности многонационального государства и далее заявлял:

— Рабочие, колхозное крестьянство, интеллигенция нашей страны могут работать спокойно и уверенно, зная, что Советское правительство будет заботливо и неустанно охранять их права, записанные в Сталинской Конституции…

На эту часть речи Лаврентия Павловича, который был теперь не только Первым заместителем Председателя Совета Министров СССР Маленкова, но и вновь возглавил объединенное МВД, исследователи деятельности Берии обратили внимание давно. Однако и в реальном масштабе времени кое-кто на эти слова внимание обратил — о чем чуть позже. И действительно они того стоили — именно Берия, единственный из трех выступавших, прямо упомянул о Сталинской Конституции и правах, ею гарантированных…

Причем здесь был и еще один момент, о котором знали немногие в стране, но не так уж и немногие в партийных «верхах» и в кругах, к ним близких. Еще перед самыми первыми выборами в Верховный Совет СССР, в 1937 году, Сталин был намерен обеспечить альтернативность выборов, но встретил в этом вопросе такое сопротивление — хотя и глухое, но упорное, что от намерения тогда пришлось отказаться, а после войны — на выборах 1950 года — принцип альтернативности вряд ли был бы политически оправдан. Теперь же и посвященные, и посвященные , слушая Берию, могли сразу же задуматься — не имеет ли в виду «Лаврентий» и это конституционное право, пока еще реально никогда не использованное, но Конституцией допускаемое?

Вот Анастас Иванович Микоян, между прочим, и задумался — кое над чем. И сразу после траурного митинга кое о чем Берию спросил. Через четыре месяца, на том июльском Пленуме ЦК, где происходила политическая казнь уже арестованного Берии, Микоян рассказывал об этом так (цитирую по неправленой стенограмме):

«Я вначале ему говорил, зачем тебе НКВД (Микоян по старой привычке говорил «НКВД», имея в виду МВД. — С.К. )? А он отвечал: надо восстановить законность, нельзя терпеть такое положение в стране. У нас много арестованных, их надо освободить. НКВД надо сократить (при министре Игнатьеве штаты были весьма раздуты. — С.К. ), охранников послать на Колыму и оставить по одному-два человека для охраны (членов правительства. — С.К. )…

Когда он выступил на Красной площади над гробом товарища Сталина, то после его речи я сказал: в твоей речи есть место, чтобы гарантировать (выделение здесь и ниже мое. — С.К. ) каждому гражданину права и свободы, предусмотренные Конституцией . Это в речи простого оратора не пустая фраза, а в речи министра внутренних дел — это программа действий, ты должен ее выполнять. Он мне ответил: я и выполню ее…»

Вряд ли эта программа могла устраивать всех. Скажем — того же Хрущева, склонного действовать не убеждением, а кулаком. Да и не в одном Хрущеве было дело! Думаю, не случайно в уже выправленном и предназначенном к рассылке стенографическом отчете о Пленуме слова Микояна выглядели несколько иначе: «…я сказал ему: в твоей речи есть место о гарантировании каждому гражданину дарованных ему Конституцией прав личности »…

Разница была, вообще-то, принципиальной: гарантированные права и дарованные права — вещи неравноправные. И еще одно — как видим, даже в тогдашнем аппарате ЦК имелись личности, грезившие о «правах личности». Словарь знакомый и имеющий, как оказывается, намного более раннее, чем «катастроечные» годы, «аппаратное» происхождение.