Гвидо Препарата -

Утром в понедельник, 4 ноября, моряки избрали солдатские Советы*,

* Так называемые Rate (ед. число Rat), немецкий эквивалент русского слова «Советы».

разоружили своих офицеров, вооружились сами и подняли на кораблях красные флаги. Моряки гарнизона за­явили о своей солидарности с этим движением, а докеры объя­вили всеобщую забастовку.

Начиная с третьего дня морякам не надо было прилагать ни­каких усилий для того, чтобы поддерживать революцию; она распространялась теперь сама, бушуя как лесной пожар. Словно по молчаливому соглашению, цепь событий всюду была одинаковой: гарнизон выбирал солдатские Советы, ра­бочие выбирали рабочие Советы, военные власти капитули­ровали — либо сдавались, либо бежали; гражданские власти проявляли смирение и трусость, признавая верховенство ра­бочих и солдатских Советов (11).

После того как офицерская каста, которой Германия вверила управление государством еще до начала войны, с отставкой Людендорфа в мгновение ока утратила свое господствующее положение, страна — на какое-то время — оказалась в руках армейских и рабочих низов, которым ничего не оставалось, как создать в неуправляемой массе импровизированное подобие админист­ративной системы, таковая неизбежно принимала форму «сове­та» — форму спонтанной, почти анархической жизни народа, ревностно желавшего самоуправления; нервные узлы этого самоуправления питали связующие звенья общественного тела:

сельское хозяйство и ремесленничество.

Они были «дикими» — хаотичными и едва ли представитель­ными — советы, свидетелем которых стала Германия тех дней; они явились раскрепощенными внезапностью восстания и непреоборимым упорством низших слов общества, которые, пла­тя за годы возмутительных притеснений, жадно искали способа ликвидировать старые несправедливости и заявить свои права на власть.

Аристократы моментально попрятались но подвалам своих поместий, а буржуа бросали опасливые взгляды из-за занавесок кон своих домов. Фон Бюлов, бывший канцлером в то время, когда рейх переживал свой апогей, тоже смотрел на происхо­дящее:

В Берлине 9 ноября я наблюдал революцию... Она оказалась похожей на старую ведьму — беззубую и плешивую... Никогда в жизни я не видел ничего более отвратительного и оттал­кивающего, более вульгарного, чем эти нестройные ряды танков и грузовиков, набитых пьяными матросами и дезер­тирами... Мне редко приходилось созерцать что-либо более тошнотворное, более противное и низменное, чем зрелище этих недозрелых чурбанов, украшенных красными нарукав­ными повязками — символами социал-демократии. Я видел, как они группами по несколько человек, крадучись, подходи­ли к офицерам с железными крестами или орденами Pour 1е merite на груди, хватали их под руки и срывали эполеты... [Цитата из Наполеона] Avec un bataillon on baleyerait toute cette canaille*.

* С одним батальоном можно легко разогнать весь этот сброд (фр.).

Менее чем через две недели в Германии насчитывалось уже 15 тысяч таких советов: они отличались простой иерархичес­кой структурой; во главе этой структуры находилось исполни­тельное правление в составе шести человек — Совет народных комиссаров, возглавляемый лидером SPD Фридрихом Эбертом. Поскольку все решения принимались солидным большинством отнюдь не революционно настроенных социалистов, то и вос­стание — по крайней мере на первых порах — было относитель­но мирным. Судьба «революции» целиком и полностью находи­лась в руках СДПГ

«Беспорядки» не могли продолжаться долго. Но боль но­ябрьского раскола 1918 года была непритворной: ее не могли уменьшить темные заговоры и агитация большевиков, чьи сто­ронники сгруппировались в так называемую спартаковскую ли­гу, представлявшую, впрочем, ничтожную часть движения. Но тем не менее повстанцы-социалисты, большая часть которых рекрутировалась из пролетариата, интеллигенции среднего класса и унтер-офицеров (13), не извлекли никакой выгоды из той воодушевляющей передышки от юнкерской барщины. Так же как и его собрат в совете Санкт-Петербурга в 1905 году, про­стой человек германской Raterepublik (Советской республики) в 1918 году покорно просил благодетельного управления свер­ху.

Мятежный дух не мог длиться долго, потому что рабочий кон­троль уступал руководящей роли солдат и сводился к нулю, а те, у кого были ключи от финансовых сетей, очевидно, уклонились от участия в этом судорожном деревенском балагане, разыграв­шемся к тому же под весьма неприветливым небом. Прежде чем тучи успели сгуститься до такой степени, чтобы разразилась не­шуточная гроза, на Вильгельмштрассе было совершено двойное предательство: аристократия в лице армии и чиновничества со­гласилась выбросить за борт кайзера, если социалисты — во имя сохранения «порядка» — тотчас же испепелят «революцию», то есть совершат предательство, пролив кровь своих же братьев.

Немецкая революция столкнулась с невежественным народом и чиновничеством, являвшим образчик бюрократического ме­щанства. Народ с пеной у рта ратовал за социализм, но не имел ни малейшего понятия о том, каким должен быть этот социа­лизм. Люди знали своих угнетателей; люди отчетливо знали, чего они не хотели, но не имели отчетливого представления о том, чего они, наоборот, хотели. Социал-демократические и профсоюзные лидеры были повязаны кровью и дружбой с мо­нархией и капиталистическим классом, имея с ними общие гре­хи. Они были удовлетворены буржуазным уровнем своей жиз­ни; они не верили в доктрины, которые провозглашали, они не верили людям, которые полагались на них... Они ненавидели революцию. Эберт нашел в себе мужество заявить об этом пря­мо (14).

9 ноября, хотя растерянный кайзер еще противился расста­ванию с троном, канцлер Макс Баденский уже опубликовал, можно сказать, лживое сообщение об отречении Вильгельма. Император какое-то время колебался, потом пришел в ярость, сел в поезд и уехал в Голландию, откуда только спустя три неде­ли прислал по почте официальное отречение от престола и ис­чез из дальнейших исторических хроник. Сразу же после отъ­езда кайзера, утомившись начинающейся новой интригой, принц Макс умыл руки, назначив — противозаконно, ибо это была прерогатива еще не отрекшегося императора — социали­ста Фрица Эберта рейхсканцлером, и бежал в свое имение на берегу Констанцского озера, канув, подобно кайзеру, в Лету по­литического небытия.

Как раз в это время, не зная, что он, собственно, представ­ляет — республику или империю, Матиас Эрцбергер, не­утомимый и печально известный политический деятель из Вюртемберга, был послан — в сопровождении двух офицеров и немецкого посла в Болгарии графа Обендорфа — в качестве представителя германского правительства на комиссию по перемирию в Компьенский лес*,