Гвидо Препарата -

Требич был повивальной бабкой нацизма.

31 марта 1920 года, можно сказать, наутро после Капповского путча, Гитлер был официально уволен из армии и мог те­перь полностью посвятить себя политической деятельности. Он занялся реорганизацией партии, которая была настолько нищей, что не имела далее печати (90), изменив в первую оче­редь ее название. Отныне она стала именоваться Национал-со­циалистской немецкой рабочей партией (NSDAP)*.

* Nationalsozalistische deutsche Arbeiterpartei.

К февра­лю следующего года он затмил всех остальных действующих лиц набиравшего силу движения, став его единоличным вож­дем и непревзойденным пропагандистом. В августе 1921 года, готовясь к схваткам с коммунистическими и социал-демокра­тическими дружинами, он создает ядро СА (Sturm Abteilungen) — штурмовых отрядов, получивших впоследствии прозви­ще «коричневорубашечники». Новую военизированную орга­низацию замаскировали под спортивное объединение.

В то время, когда Гитлер занимался организацией штурмо­вых отрядов, Матиас Эрцбергер отдыхал в Бадене, в Шварц­вальде, готовясь к возвращению в большую политику, о чем он объявил в июне на съезде своей — католической центрист­ской — партии. Он искренне верил, что вскоре станет канцле­ром Германии.

Во время прогулки с одним из своих друзей по горам Кнейбена Эрцбергер 26 августа 1921 года попал в засаду, устроенную двумя какими-то юнцами, которые в упор изрешетили его пуля­ми и убили, прежде чем он смог укрыться за соснами.

Полиция неоднократно предупреждала Эрцбергера о воз­можности покушения. Никто не стал лить слезы по поводу убийства. Консервативная пресса писала: «Такой человек, как Эрцбергер, пока он был жив, всегда представлял собой угрозу» (91). Убийцы — два молодых офицера, Генрих Тиллезен и Ген­рих Шульц — бежали в Венгрию не без помощи покровительст­вовавших националистам служащих баварской полиции.

Штурмовые отряды Гитлера получили боевое крещение в но­ябре 1921 года в первой из бесчисленной череды кровавых сты­чек с социал-демократами и коммунистами: командир штурмо­виков Рудольф Гесс на деле доказал свою доблесть.

В мае 1921 года была наконец обнародована лондонская схе­ма выплаты репараций и их окончательная сумма. Германия оказалась должна союзникам сумму в 132 миллиарда марок (34 миллиарда долларов). Немцы — что неудивительно — возму­тились.

В июне страна пошла на избирательные участки, и голоса бе­зошибочно качнулись вправо — и это тоже неудивительно, так как социал-демократы, а с ними и республика не нравились ни­кому. Теперь страну возглавила коалиция центра и демократов. Эта коалиция начала проводить в жизнь так называемую Erfullungspolitik (политику исполнения): правительство объ­явило, что Германия приложит все усилия, чтобы исполнить требования союзников.

Вальтер Ратенау, невзирая на всю прогрессивную, если не ска­зать революционную природу своих общественных взглядов, был одним из самых твердолобых консерваторов вчерашнего мира — последний капитан промышленности, мечтавший стать владыкой утопического королевства. Именно ему было суждено стать символом разрушения Германии — страны, вы­битой из привычной колеи войной и оказавшейся неспособ­ной справиться с ее последствиями. Твердо решив после по­ражения всерьез заняться политикой, Ратенау, в качестве рейхсминистра, будет вести с союзниками переговоры, пытаясь разумно урегулировать вопросы репарации и внешней по­литике, то есть предметы, являвшиеся краеугольными камня­ми британского заговора против Германии. Будучи безусловно честным и благонамеренным человеком, Ратенау, так же как и его предшественник Эрцбергер, поступал так, объективно исходя из понятий и допущений — таких, что какие бы дейст­вия он ни предпринял ради блага (абсолютно иллюзорного) своего собственного и Германии, — которые означали для него смертный приговор со стороны правых кланов. Его личная судьба стала лишь одной из многих немецких трагедий наступившей эры: исключительно одаренная личность, отказавшаяся признать само существование дьявольской ловушки, в кото­рую Британия заманила Германию после войны, Ратенау отказался осознать, что на деле он пытался делать политику «в клетке» и никакие, пусть даже самые блестящие дипломати­ческие ухищрения не могли сломать прутья этой клетки. Даже человек его масштаба и положения не смог бы добиться реше­ния ни одной из задач, поставленных им перед собой; его явное политическое бессилие достигло своего апогея в неволь­ной уступке — в заключении в 1922 году сделки между Россией и Германией: именно тогда началось наполовину тайное воен­ное сотрудничество, обеспечившее восстановление военного потенциала Германии, сотрудничество, которое — как это ни невероятно — продлилось два десятилетия — до самых послед­них дней, предшествовавших началу воплощения плана «Бар­баросса» в июне 1941 года.

К маю 1921 года Германия выплатила только 40 процентов из тех 5 миллионов долларов, которые она должна была предва­рительно заплатить согласно статьям Версальского договора. Когда был опубликован окончательный счет, великий блеф ре­параций достиг своего пика в шумихе, поднятой массой конфе­ренций, подогреваемой мнениями многочисленных экспертов и бесчисленными криптограммами, заполнившими страницы европейских финансовых бюллетеней, настолько затемнявших существо дела, что последнее стало абсолютно недоступным ка­кому бы то ни было пониманию: из 132 миллиардов марок 82 миллиарда следовало представить в виде выпущенных для этой цели ценных бумаг, которые следовало оплатить в обозри­мом будущем, — иными словами, их надо было отложить в сторо­ну и предать забвению — вся эта цифирь была вброшена в пе­чать только ради сенсации.

Все это означало, что Германии предстояло выплачивать остальные 50 миллиардов долларов со скоростью 2,5 миллиар­да долларов в год для погашения процента и 0,5 миллиарда долларов в год для уменьшения суммы собственно долга (92). Ежегодный транш долга составлял приблизительно 5,8 про­цента ВВП Германии за 1921 год, или 40 процентов годовой стоимости размещенных за границей государственных цен­ных бумаг и облигаций (93): возместить все это количество зо­лотом или иностранной валютой представлялось абсолютно немыслимым (94).

Могла ли Германия платить? Да, она могла, если бы (1) рейх был способен обеспечить профицит годового государственного бюджета или (2) продавала бы за границу больше, чем покупала иностранных товаров: излишки на зарубежных счетах позволи­ли бы накапливать средства в иностранной валюте, каковые по­том можно было бы направлять бывшим противникам. Такая схема явилась бы просто безвозмездным подарком загранице — бесплатным экспортом. Вследствие огромного внутреннего во­енного долга и непоколебимой решимости союзников покон­чить с конкурентоспособностью Германии на мировых рынках, оба эти условия были невыполнимы (95). Убийство Эрцбергера доказало, что праздный класс Германии решил всерьез сопро­тивляться налогообложению. Что же касается французов. то. поскольку они и сами были должны Британии и Америке, они отказывались принимать репарации в единственно возможной форме, то есть в виде немецких товаров и услуг. В довершение всего Британия ввела 26-процентную пошлину на все ввозимые из Германии товары. Таким образом, все — в полном согласии с предсказаниями Веблена — понимали, что Германия не может, а следовательно, и не будет платить.