Гвидо Препарата -

Начиная с этого времени рынки ожидали, что фунт стерлин­гов станет конвертируемым в золото. Это ожидание заметно в повышении обменного курса фунта по отношению к доллару, начальная точка какового повышения (первый квартал 1920 го­да) совпадает с моментом назначения Нормана на пост управля­ющего Банком Англии (см. рис. 4.2). Повышение курса фунта прерывалось трижды: во второй половине 1920 года, в середи­не 1921 и во время споров по поводу репараций и рурского кри­зиса, то есть с лета 1922 по конец 1923 года. Война между Росси­ей и Польшей и значительные репарационные платежи, поступавшие в долларах через Лондон, соответствуют двум пер­вым снижениям кривой (48), после чего судьба фунта, кажется, зависит от судьбы Германии; до тех пор пока последняя не очи­стилась от военного долга, Британия не могла привести в дейст­вие свой план.

Именно по этой причине в период с 1922 по 1924 год Банк Англии занял «выжидательную позицию» (49): в торговле во­царился застой, спрятавшись за ставкой 3 процента — почти на 1,5 процента ниже, чем в Нью-Йорке (см. рис. 4.1) — что не раскачивало британскую экономику, Норман продолжал вни­мательно следить за рейхом. Он позволял Америке поглощать золото, уверенный, что со временем сумеет соблазнить амери­канцев на раздачу кредитов, снижение ставок, и, таким обра­зом, заставит их расстаться с частью их золотого избытка. Дело было в том, что, хотя Норман крепко держал Стронга в руках, последний, действуя как англофильский посредник между британскими распоряжениями и интересами банкиров Уолл-стрит, был неспособен подтолкнуть американских банки­ров к следующему инфляционному буму во имя «международ­ного сотрудничества» (50): в то время американские финанси­сты не сумели увидеть, что они получат от закачивания инвестиционных денег в шаткую европейскую неопределен­ность.

Норман хорошо понимал, что ключом, которым он сможет разрешить патовую ситуацию, была Германия.

Однако в это время, в 1922 году, то есть когда американская банкирская решетка временно отступила в тень, Норман, этот «человек-паук», решил провести побочный эксперимент с герман­ской неизвестной: используя все свое влияние на голландские, швейцарские и американские банки, он организовал беспреце­дентный заем для Австрии. Благодаря этому займу инфляция была остановлена, валюта стабилизировалась, а экономика быв­шей вражеской страны была восстановлена с образцовой быст­ротой.

Австрийский канцлер обронил слова, немедленно дошед­шие до управляющего Банком Англии: «Я бы с радостью воздвигнул золотой памятник этому замечательному мистеру Норману» (51).

Так Норман создал прецедент, опыт которого применит позже для приготовления основного piece de resistance: Германии.

К концу 1923 года под руководством Нормана были с успе­хом опробованы три основные стратегические финансовые игры: (1) согласованное (с Федеральным резервным банком Нью-Йорка) закручивание процентной ставки, сдувание спе­кулятивного пузыря и приобретение золота с последующей обвальной депрессией, (2) завышение стоимости рупии в со­четании с массовой продажей серебра, с помощью каковых мер заставили индийских крестьян расстаться с накопления­ми в золоте, которое затем было переведено в Лондон, (3) мел­комасштабная финансовая помощь, в ходе оказания которой иностранными кредитами поддержали экономику бывшей враждебной страны Австрии, которую ожидал теперь немину­емый коллапс в случае прекращения помощи со стороны союз­ников.

В ноябре 1923 года произошло окончательное очищение рей­ха от военного долга: Веймарская республика — дипломатиче­ский пленник, космополитический бордель, финансовый залож­ник, оранжерея нацизма — была целенаправленно подготовлена к великому празднеству пятилетнего процветания у американ­ской кормушки, пополняемой управляющим Английского банка. Это будет самая живописная экономическая помощь за всю исто­рию двадцатого века, за которой последует самая горькая жатва в мировой истории: план Дауэса 1924 года — общепризнанный «шедевр» Монтегю Нормана (52).

Кредитные линии протянутся от банковской решетки союз­ников и, словно железными клещами, захватят заново создан­ную денежную систему Германии. Но прежде чем начать это прямое переливание, надо было найти местного, германского адъютанта, принадлежавшего к великому банкирскому братству и должным образом воспитанного, чтобы наблюдать за испол­нением плана.

Ялмар Горас Грили Шахт родился в 1877 году в Шлезвиг-Гольш­тейне. Его отец Вильям питал настоящую страсть к Америке. За один год до рождения Ялмара Вильям Шахт вернулся с Манхэттена в Шлезвиг-Гольштейн, имея за плечами массу неудач, членство в масонской ложе и знакомство с влиятельным издателем «Нью-Йорк трибюн» Горасом Грили, перед которым Виль­ям просто благоговел. Грили в эру Линкольна слыл ярым обли­чителем рабства. Из этих трех весьма скромных приобретений Ялмар нес отметину третьего (в имени), унаследованные семе­на второго (франкмасонство) и не желал иметь ничего общего с первым (неудачи).

Еще юношей Ялмар ощутил в себе призвание к «великим де­лам», и его тяга к тайнам решетки, которая в Германии конца де­вятнадцатого века приобрела форму сладострастного объятия между магнатами тяжелой промышленности и представителя­ми космополитического торгово-банковского братства, была непосредственной и сильной. Пора ученичества, продолжавше­гося 13 лет (1903-1915), закончилась в, стенах «Дрезднер-банка», одного из ведущих берлинских банков, где — как Норман в «Браун Шипли» — он познакомился со всеми аспектами бан­ковского дела. Когда началась война, он короткое время (с октя­бря 1914 но июль 1915 года) работал руководителем банковской администрации в оккупированной Бельгии (53).

Проблема, которую ему было поручено решить, заключалась в том, как заставить бельгийцев возмещать наличными деньга­ми оккупационные издержки (54). В Бельгии Шахт применил рутинную банковскую методику, которой он будет систематиче­ски пользоваться всю свою профессиональную карьеру как в Веймарской республике, так и в Третьем рейхе, и с помощью которой он выжимал деньги из банкирской решетки.

Шахт предложил заем. То есть предложил бельгийским муни­ципалитетам выпустить облигации. Эти облигации должны бы­ли, по мысли Шахта, приобрести состоятельные бельгийцы. Собранные таким образом деньги через оккупированные муни­ципалитеты пойдут на нужды немецких солдат, а бельгийскому народу оставалось рассчитывать на «продажу» товаров немец­кой армии и уплату налогов, а эти последние бельгийские влас­ти могли использовать на возмещение убытка состоятельных граждан. Это была умная схема, но, однако, она не сработала, так как прусские генералы, проявив свою обычную алчность, не стали проявлять мудрое терпение, а принялись тупо печа­тать деньги. Бельгийский опыт оказался не слишком благо­приятным для Шахта: по возвращении в Берлин он был обви­нен в фаворитизме и хищениях, имевших целью обеспечение своего работодателя — «Дрезднер-банка» — большим количест­вом «бельгийских оккупационных банкнотов» со значительной скидкой. Шахт защищался и сумел выбраться из неприятного положения, воспользовавшись соучастием в махинациях множества высокопоставленных лиц. Дело было закрыто: «А 1а guerre comme a la guerre».