Михаил Басханов - История изучения восточных языков в русской императорской армии

В марте 1910 г. командующий войсками Туркестанского военного округа поставил перед ГУГШ вопрос об учреждении в качестве временной меры китайского отделения в Ташкентской офицерской школе восточных языков. В апреле того же года ГУГШ запросило штаб округа о размере расхода, вызываемого введением в курс Ташкентской офицерской школы китайского языка, на что штаб округа сообщил, что этот расход выразится суммой в 2500 руб. ежегодно. В результате ГУГШ уведомило штаб округа, что, в связи с прекращением приема офицеров-слушателей на офицерские курсы при Первом департаменте МИД и на офицерское отделение Восточного института, в смете Главного штаба имеются остатки средств, из которых может быть отпущен кредит в размере 2000 руб. для организации изучения китайского языка. При этом отмечалось, что кредит представляет собой меру временную и штабу округа необходимо возбудить вопрос о решении дальнейшего финансирования в установленном законодательством порядке. Таким образом, с самого начала китайское отделение было поставлено в условия неопределенности, в прямую зависимость от случайных источников финансирования.

Телеграммой от 7 сентября 1910 г. ГУГШ рекомендовало штабу Туркестанского военного округа продолжить командирование офицеров в Кульджинскую школу переводчиков. Штаб округа в связи с этим сделал запрос на имя российского императорского генерального консула в Кульдже с целью выяснить постановку в ней изучения китайского языка. В ответе консула Федорова отмечалось, что постановка обучения в Кульджинской школе не может быть признана удовлетворительной. Штаб округа уведомил ГУГШ о невозможности командировать в Кульджу офицеров для изучения китайского языка и просил положительно решить вопрос с финансированием китайского отделения в Ташкентской офицерской школе восточных языков. По запросу ГУГШ командующий войсками 8 октября 1910 г. уведомил об основаниях постановки дела преподавания китайского языка.

По докладу генерал-квартирмейстера командующий войсками округа 4 октября 1910 г. разрешил ввести преподавание китайского языка в Ташкентской офицерской школе и вызвать от войск округа до пяти офицеров для изучения китайского языка, подыскать практиканта-китайца. Преподавание на курсе китайского языка поручалось штабс-капитану Н. Н. Стромилову, который получил официальную должность «преподаватель китайского языка в Ташкентской офицерской школе восточных языков». С этого времени все документы от его имени по части дел китайского отделения будут выходить на бланке с указанием этой должности. Занятия на китайском отделении предполагалось начать с 15 октября 1910 г. [1342].

В связи с подготовкой курса китайского языка Стромилов представил генерал-квартирмейстеру штаба округа генерал-майору Л. В. Федяю специальный доклад, в котором изложил свою концепцию курса. Из доклада видно, что сама идея учреждения китайского отделения задумывалсь Стромиловым не как обычный филологический курс, а как специализированный курс подготовки офицеров-разведчиков со знанием китайского языка.

В этом отношении Стромиловым была совершена эволюция, которая осталась незамеченной исследователями вопроса, но имевшая важное значение для развития русского военного востоковедения. До военно-востоковедной реформы (19051911 гг.) развитие военного востоковедения в России применительно к конечной цели подготовки кадров, т. е. решению вопроса «кого готовить», имело устойчивую тенденцию к повышению качества специалистов, пройдя достаточно долгий и тернистый путь от войскового толмача до офицера-востоковеда с высшим академическим образованием. В ходе военно-востоковедной реформы произошло оформление концепции двухуровневой подготовки кадров: офицеров-востоковедов (офицеров-ориенталистов) с академическим образованием и офицеров-переводчиков с практическим знанием языка. В сущности, это была наиболее оптимальная концепция подготовки военно-востоковедных кадров. Однако практическим итогом реформы стала упрощенная концепция одноуровневой подготовки кадров, ориентированная только на офицеров-переводчиков. Такая концепция не учитывала как состояние развития русского военного востоковедения, так и реальные потребности русской армии в новых исторических условиях, и явилась очевидным шагом назад. Н. Н. Стромилов пошел еще дальше, выдвигая идею фактической замены офицера-переводчика офицером-разведчиком. Тем самым Стромилов еще более суживал сферу применения военных языковых специалистов, ограничив ее только узкими задачами разведывательной деятельности. Между тем в мирной и боевой деятельности русской армии имелось достаточно много других сфер применения офицеров-восточников, и на это постоянно указывалось в ходе дискуссии по вопросам военно-востоковедной реформы.

Вместе с тем следует оговориться, что Стромилов не имел специальной цели сузить сферу применения военно-востоковедных кадров, он лишь вполне ясно осознал открывавшиеся для офицеров-восточников перспективы в связи с быстрым развитием системы военной разведки в русской армии. Это была практически свободная ниша, особенно на восточном направлении, которую Стромилов стремился закрепить (и, возможно, монополизировать) за своими коллегами офицерами-восточниками. Это был исторический шанс, который он не хотел упускать.

Необходимость втиснуть курс китайского языка в формат учебной программы Ташкентской офицерской школы, расчитанной на восемь месяцев теоретической подготовки, вызывала значительные трудности. Стромилов справедливо полагал, что за восемь месяцев преподавания китайского языка невозможно дать офицерам, не имеющим предварительной подготовки, сколько-нибудь удовлетворительных знаний. Краткость курса, по его мнению, не позволяла не только преподавать посторонние предметы, принятые, к примеру, в программе Восточного института, но даже специальные, необходимые для офицеров-разведчиков – географию и этнографию Западного Китая, обзор административного устройства Синьцзяна (военного и гражданского) [1343].

Указывая на трудности с разработкой программы курса, Стромилов отмечал: «При изучении языков с иероглифической письменностью приходится считаться с исключительной трудностью последней. Представляется дилемма: изучать только разговорный язык (и тогда оставаться как в лесу в отношении драгоценного материала для изучения народа, даваемого его письменностью) или изучать письменность, и тогда положить на это целый ряд лет упорного труда. С точки зрения подготовки интеллигентных разведчиков, при совершенном почти отсутствии в России офицеров, знакомых с китайской письменностью, думается, что не может быть двух мнений: конечно, нужно изучать и письменность» [1344].