Коллектив авторов - Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)

Предпринимая попытки ослабить или ограничить родственные и земляческие связи ссыльных, карательные органы убеждались в невозможности обойтись без них. Ссылку с малой родиной связывали не только материальная помощь, которую спецпереселенцы получали из мест прежнего проживания, но возможность для власти «разгрузить» спецпоселения от нетрудоспособных, направлявшихся на иждивение родственникам или знакомым. Бежавшие из ссылки нередко укрывались у ближних и дальних родственников. Масштабность побегов, особенно значительная в первой половине 1930-х гг., являлась свидетельством не только недовольства и сопротивления крестьян репрессивным действиям, нежелания мириться с этим, но и наличия реальных возможностей укрыться от государственного розыска, получать помощь и поддержку от окружающих, вплоть до низовых органов власти.

Показателем сохранения земляческих связей может служить атмосфера ожидания, вызванная принятием Конституции 1936 г. и надеждами на перемены в положении спецпереселенцев. Исполняющий обязанности председателя Омского облисполкома Евстигнеев в письме районным руководителям от 11 декабря 1937 г. констатировал участившиеся «случаи возбуждения ходатайств колхозами, сельсоветами и райЗО о возвращении из трудпоселения ранее сосланных кулаков. Решения президиумов сельсоветов и общих собраний колхозов высылаются непосредственно трудпоселенцам… подобные ходатайства о возвращении кулаков из трудпоселения деморализуют работу органов НКВД, ведут к нарушению трудовой дисциплины, порождают побеги трудпоселенцев с мест поселения и подрывают экономическую мощь неуставных с/х артелей.

Облисполком предлагает разъяснить председателям сельсоветов и колхозов о вредности подобных ходатайств, так как по постановлению Правительства от 25 января 1935 г. лица, восстановленные в избирательных правах[,] не имеют права выезда из трудпоселения» [1317].

В приведенном выше бюрократическом документе нашла отражение амбивалентность массового сознания эпохи Большого террора, которая допускала проведение государственных репрессий и ожидание восстановления справедливости по отношению к «неправильно высланным» в начале 1930-х гг. Примечательна и избранная для этого тактика. Апелляция к власти была сформулирована на языке власти: если некогда сельсоветы своими решениями придавали государственному насилию легитимность, то теперь они пытались использовать полномочия низовых местных органов для легитимации возвращения крестьян из ссылки.

Наряду с родственными и земляческими связями определенную роль в консолидации спецпереселенцев играл этнический фактор. При расселении высланных из западных и южных регионов страны власти придерживались территориально-этнического принципа, поэтому в комендатурах возникали отдельные поселки с отчетливо выраженным национальным обликом – Нейгалыштадт, Курулдай, Хакасе, Башкирский, Львовка, Татарск, Новохерсонка и др. По сведениям, поступившим из 14 комендатур Западной Сибири (половина имевшихся) в ноябре 1931 г. в СибЛАГ, в поселках было «выявлено 19 народностей с общим количеством 18 940 человек, из которых детей школьного возраста – 2579 и неграмотных взрослых – 2455 человек» [1318]. В справке ГУЛАГ (январь 1932 г.) о школьном обучении детей спецпереселенцев, выселенных из национальных республик, сообщалось, что организация обучения на родном языке осуществлялась главным образом «по линии организации национальных групп в общих школах» (всего в спецпоселках ГУЛАГ было 562 школы) [1319]. В последующие годы из-за нехватки педагогических кадров и дефицита учебников, а также миграционных процессов внутри спецпоселений деятельность национальных групп в общеобразовательных школах сошла на нет. Несмотря на это, национальная самоидентификация выполняла свою позитивную консолидирующую функцию в деле адаптации этнических спецпереселенцев к условиям сибирских поселений.

Практически не сохранилось документальных свидетельств о значении конфессионального фактора в процессе выживания спецпереселенцев. Карательные органы осуществляли при высылке «фильтрацию», которая имела целью не допустить отправку с крестьянскими семьями священнослужителей. Для изоляции священнослужителей подвергали либо аресту, либо административной ссылке, но вне спецпоселений. Спецорганы не без оснований полагали, что «перевоспитание кулаков» несовместно с присутствием и деятельностью на поселении священнослужителей. Они предпринимали организационные усилия для развертывания антирелигиозной работы среди высланных детей и молодежи. В перечень пяти официально разрешенных к организации в поселках групп содействия добровольным обществам входил Союз воинствующих безбожников [1320]. В местах нового расселения верующие не имели возможности сохранять традиционные формы религиозной жизни, т. к. в начале 1930-х гг. здесь в крупных населенных пунктах (села, районные центры) повсеместно были ликвидированы культовые здания. На территории громадного Нарымского округа уцелела лишь православная церковь в рабочем поселке Тогур близ Колпашево. Однако ввиду жесткого комендатурного режима для верующих спецпереселенцев путь туда был закрыт.

В условиях спецпоселения религиозную организацию жизнедеятельности могли сохранять только компактно депортированные и также компактно расселенные представители «малых» конфессий, т. н. сектанты. Первыми представителями этой категории в Сибири оказались высланные в 1931 г. немецкие колонисты-меннониты.

В мае 1935 г. на спецпоселение в Нарымский округ было направлено «46 семей единоличников-сектантов, саботирующих выполнение гособязательств, численностью в 163 чел.» из с. Плешково Бийского р-на. В июне 1935 г. туда же из Маршанского района Воронежской области было депортировано 14 семей «молчальников» [1321].

Став спецпереселенцами, крестьяне, понеся громадные потери, выжили в комендатурах благодаря прежде всего сохранению традиционных форм самоорганизации. И хотя одни функциональные черты крестьянского хозяйства (экономическая самостоятельность) были утрачены, а другие (трудовая этика, мотивация деятельности) оказались серьезно деформированы, доминантой жизнедеятельности осталась семья. Семья являлась для власти объектом манипулирования, для крестьян же была средством и смыслом существования. Не случайно в качестве основной единицы учета в комендатурах была принята семья/хозяйство.

Материалы личных дел спецпереселенцев достаточно определенно свидетельствуют о нестабильности репрессированных крестьянских семей на спецпоселении на протяжении всего десятилетия. Основным источником разъединения и фактического ослабления вплоть до разрушения традиционно устойчивых крестьянских семей выступала политика властей. Репрессии в отношении глав семей, целенаправленные действия, имевшие целью оторвать молодежь от старшего поколения, фактическое провоцирование детей к отказу от своих родителей ставили большие, средние и даже малые крестьянские семьи на грань выживания. Стремлению властей не допустить «распыления» крестьянской ссылки спецпереселенцы отвечали неповиновением, которое выражалось в разных формах: они шли на раздел семей, заключали фиктивные браки, совершали побеги и т. д. В этой неравной борьбе потери несли обе стороны: государство не получало желаемой стабильности крестьянских хозяйств и их «прочного оседания» в комендатурах, уменьшались размеры семей спецпереселенцев, типичными становились неполные семьи. Важно, что росло число одиночек-бессемейных: если в 1930 г. средняя семья, отправленная на спецпоселение, насчитывала 5 чел., то в 1938 г. аналогичный показатель составлял уже 4 чел. [1322]Подобное снижение за столь малый отрезок времени сопоставимо лишь с эпохой войн и революций (1914–1921 гг.).