Элен Каррер д'Анкосс - Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

В роковом ноябре 1825 года, когда Александр I решил уехать на юг, Голицын затронул с ним проблему преемственности, и царь ответил ему: «Положимся на Бога. Он все устроит лучше нас, простых смертных».

Когда новость о его серьезной болезни, а затем о смерти прибывает в столицу, никто не ведает, какие он оставил распоряжения, Николай – не более, чем другие «простые смертные». И если великий князь Николай более или менее в курсе того, что корона перейдет к нему, то из-за секретности, окутывающей манифест 1822 года, он не располагает указаниями ни о способах вступления в наследство, ни о том, как он должен себя вести по отношению к законному наследнику, великому князю Константину, уехавшему из России 10 лет назад, о чьем отречении не было объявлено публично. Колебания великого князя Николая в выборе линии поведения подкрепляются губернатором Санкт-Петербурга графом Милорадовичем и командиром Гвардейского корпуса генералом Воиновым, которые обращают его внимание на тот факт, что отстранение Константина, который, несмотря на долгое отсутствие в России, сохранил большую популярность среди военных благодаря своей храбрости, в то время как Николая Павловича, как мы уже упомянули, они не очень любят, создает риск волнений в армии. Несомненно, вдовствующая императрица, свидетельница решений старшего сына, могла бы просветить наследника, но при известии о болезни Александра она потеряла сознание, и ей не стали докучать этими проблемами. Потому, внимательно относясь к соблюдению правил наследования, Николай I решил принести торжественную присягу своему брату Константину и отдал приказ, чтобы вся империя поклялась подчиняться «императору Константину». После вскрытия завещания императора он не изменил распоряжений и направил брату послание, где подтверждал свою присягу. Ответ великого князя Константина прибавил путаницы. Он отказывается делать какие бы то ни было заявления, считая, что порядок престолонаследия установлен в 1822 году. «Я не могу отречься, – пишет он, – поскольку я никогда не был императором и никогда им не буду. Если я приеду сейчас в Петербург, сложится впечатление, что я возвожу на престол моего брата, я же не имею на это никакого права».

В течение трех недель будет происходить обмен посланиями между Петербургом и Варшавой, чтобы убедить великого князя Константина сделать какой-либо жест, проявить себя, заявить о своей позиции. Он упорно отказывался это делать, отсылая послания назад отправителю и повторяя, что его брат должен подчиниться воле усопшего царя, так как никто не может распоряжаться короной по своему усмотрению. Таким образом, в течение трех недель Российская империя оставалась без императора. Стоит ли удивляться тому, что в стране, парализованной и погруженной в неопределенность, вспыхивает революция?

14 декабря Николай наконец решается действовать. Ко всякого рода слухам добавляются послания, информирующие его о готовящемся в армии заговоре. Один из офицеров подтверждает, что заговор действительно существует, и предостерегает Николая от каких-либо инициатив в отсутствие Константина. Но последний подтверждает свой отказ приехать в столицу.

Николай I 14 декабря публикует манифест, объявляющий о его восхождении на трон. Сенат и Святейший Синод должны принести ему присягу, а император – присутствовать на торжественном богослужении в честь этого события. Получив информацию о прибытии на Дворцовую площадь многочисленных мятежников, он решает выйти им на встречу. Бунтовщики требуют Константина, убежденные, что у того отняли корону и, возможно, где-то удерживают его силой, затем при виде Николая I они встречают его криками: «Да здравствует конституция!» Возникают две манифестации, что отражает царящую в тот день сумятицу. Одна толпа, собравшаяся перед Зимним дворцом и отстаивающая принцип легитимности, выступила на защиту законного государя, каковым считала Константина, и разошлась после чтения манифеста Александра I. Но на площади все происходит по-другому, явившиеся туда войска думают, что произошел государственный переворот, лишивший Константина трона. Именно они требуют Конституции, преимущественно полагая, будто так зовут жену Константина.

Впрочем, заговор действительно существует. Заговорщики раздают патроны и стреляют в офицеров, которые пытаются взять ситуацию под контроль. Генерал Милорадович напрасно старается убедить мятежников сдаться. Он убит пистолетным выстрелом, в то время как митрополит, облаченный в свои одеяния, получает пули в митру. Николай I, непоколебимый на своем коне, не движется, сомневаясь, отдавать ли приказ стрелять. «Какое начало царствования», – скажет он с потерянным видом. Наконец, он отдаст этот приказ, мятеж будет подавлен, армия возьмет под стражу 500 человек. Ночь закончится возвращением к спокойствию. Князь Трубецкой, назначенный заговорщиками «диктатором», но не перестающий колебаться, тем самым еще более усиливая неразбериху, придет к императору с просьбой о прощении. Николай I решил быть милосердным, лишь 121 заговорщик предстанет перед Верховным уголовным судом, учрежденным императорским декретом от 13 июня 1826 года. Следовало распутать нити заговора и найти настоящих виновников. Арестованные лидеры, Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский, убивший Милорадовича, были приговорены к смертной казни и повешены. При объявлении о казнях Россию охватило настоящее чувство ужаса. Со времен царствования императрицы Елизаветы смертная казнь более не применялась в России, за исключением пугачевского бунта, на исходе которого Екатерина II потребовала приговорить к смерти не более 4 человек. Дворянство разделяло такую позицию. Самая просвещенная его часть не простит Николаю I этого приговора, и с тех пор можно отсчитывать начало определенного разрыва между ней и династией Романовых. Злоба охватит прежде всего оппозицию, которая вот уже 10 лет организована под эгидой Союза спасения, затем Союза благоденствия, разделенного на Северное общество под руководством сначала Трубецкого, затем Рылеева и Южное общество во главе с Пестелем. Изначально эти группы хотели реформировать Россию, надеясь, что император примет их программу и даст стране конституцию. Затем движение радикализируется, прибавив к требованиям политических реформ (независимость Польши, федерация славянских народов) призыв к восстанию и даже цареубийству. Это движение привлечет франкмасонов, среди которых фигурировали самые громкие имена России, и офицеров, приобщившихся к революционным идеям благодаря французской кампании. После запрета сект и франкмасонства в 1822 году все, кого соответствующий рескрипт лишил возможности собираться, примкнули к движению. Сюда добавятся два элемента, играющих роль катализатора. Во-первых, конституция, данная Польше Александром I. Как смириться с тем, что в этой прогрессивной реформе отказано России? Это немыслимо для просвещенных умов. Во-вторых, Александр I навязал конституцию побежденной, в первую очередь Россией, Франции сразу же после восстановления там монархии, то есть снова сделал то, в чем отказывал своей стране. Именно Франция вдохновит взбунтовавшихся офицеров в 1825 году, именно ее пример подтолкнет их к крикам: «Да здравствует конституция!» В сознании Николая I Франция, которую в детстве его учили бояться, а затем, вследствие проекта тильзитского примирения, ненавидеть, служила синонимом беспорядка, опасности для России. Декабристское движение еще сильнее укрепило в нем врожденное недоверие к этой стране, языком которой он, кстати, очень сносно владел и о которой ему всегда говорили, что ее судьба тесно переплетена с судьбой его родины.