Элен Каррер д'Анкосс - Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

Но прежде всего внушаемость монарха и определенный недостаток компетентности у Муравьева подтолкнули Россию к опасной авантюре на Дальнем Востоке. Муравьев действовал здесь под влиянием Германии, которую к вмешательству в дела региона побудил инцидент неприятный, но малозначительный: убийство двух немецких миссионеров. Кайзер хотел отомстить за их смерть и направил войска в бухту Кяочао. Муравьев доказывал Николаю II, что для России пришло время действовать в этом регионе, поскольку создавшееся в нем положение благоприятствует проявлению Россией инициативы, то есть оккупации Порт-Артура и Дальнего. Для Муравьева мало что значила целостность Китая, европейские державы, по его мнению, могли вмешиваться в китайские дела по своему усмотрению. Витте противился этому проекту, напоминая Николаю II, что двумя годами ранее он вместе с Лобановым-Ростовским помешал Японии отнять Маньчжурию у Китая и вел переговоры с Пекином. Император слушал его, колебался, потом все же согласился с идеей Муравьева. Да, Дальний Восток был далеко, но Россия продвигалась в этом направлении благодаря колонизации и Транссибирской железной дороге. Царь думал, что в силу удаленности военная авантюра будет менее рискованной. К тому же как он мог забыть травму, перенесенную в молодости во время поездки в эти дальние края, когда один японец нанес ему удар саблей по черепу? Его чувства к азиатским народам с тех пор отличались особой враждебностью. Хотя нанес тот злосчастный удар японец, идея экспедиции против Китая соблазняла царя. Добившись согласия государя, Муравьев бросил страну в дальневосточную авантюру, не подготовив для этого общественное мнение и не завязав необходимые дипломатические контакты. Вдобавок прогерманские симпатии побуждали его поддерживать репрессивные меры, принятые Берлином.

Российскую эскадру отправили в Порт-Артур, куда она прибыла в декабре 1897 года. Китай был тогда не в состоянии сопротивляться давлению со всех сторон. Россия предъявила императрице требование предоставить ей бессрочную концессию на Порт-Артур и Дальний, уже занятые русским флотом. Ей пришлось уступить этим требованиям, согласиться с тем, чтобы железная дорога связала две бухты с маньчжурским участком Транссибирской магистрали, и, наконец, признать за Россией право направлять военных советников в северный Китай. Конечно, итог операции следует признать блестящим, и Муравьев не преминул объявить urbi et orbi о важности русских приобретений в регионе. Маньчжурия и китайский Туркестан, провозгласил он, входят отныне в сферу исключительного влияния России, и никакое иностранное влияние там недопустимо. Муравьев не считался с реакцией Англии. Еще прежде, чем Китай отреагировал на требования России, Солсбери поручил английскому послу предложить России сотрудничество между обеими странами. Муравьева предложение не заинтересовало, он отделался расплывчатыми пожеланиями. Превращение, после заключения соглашения с Китаем, Порт-Артура в российскую базу положило конец диалогу. И без того серьезные англо-русские противоречия на Ближнем Востоке и у границ Афганистана в результате лишь усугубились. Возмущалась не только Англия. Япония также высказывала недовольство. Первоначально, обеспокоенная экспансионистскими устремлениями России в Корее, Япония предлагала Петербургу компромисс: раздел региона на сферы влияния, чтобы Россия контролировала Маньчжурию, а Корея оставалась на японской орбите. Петербург проигнорировал предложение и продолжал развивать наступление на большой шахматной доске. Японии оставалось ждать своего часа.

Пройдет еще несколько лет, и России придется заплатить за неосмотрительность Муравьева. Ее союзница Франция ограничилась вежливым выражением недоумения в связи с тем, что ее не поставили в известность. Германия же торжествовала. Участие России в дальневосточных делах устраняло конкурента с европейской арены, к чему всегда стремились берлинские политики. Через несколько лет Вильгельм II разовьет эту тему, называя себя «адмиралом Атлантики» по контрасту с русским кузеном, которого он окрестил «адмиралом Тихого океана». Николай II не понимал, что смысл германского проекта заключался в том, чтобы отвлечь его от Европы, и Муравьев до определенного момента станет, сам того не осознавая, проводником германской политики.

Оставаясь все столь же самоуверенным и непоследовательным, Муравьев решил затем предложить от имени России международную мирную конференцию по сокращению вооружений. После бури эмоций, которую вызвало безрассудное китайское предприятие, предложение Муравьева не могло рассчитывать на всеобщее одобрение. Его как политика дискредитировали непостоянство и методы, имевшие мало общего с дипломатией. Неудивительно, что конференция, собравшаяся в Гааге в июне 1899 года под председательством представителя России барона Стааля, имела слабый резонанс и не принесла никаких результатов. Проблема разоружения, которая в конце того века стала ключевой, была попросту изъята из повестки дня, и конференция закончилась принятием расплывчатого итогового документа, рекомендующего мирное урегулирование международных конфликтов.

Тогда же в Китае вспыхнуло восстание ихэтуаней. Страна больше не собиралась мириться с высокомерием европейских государств. Муравьев умер в тот самый момент, когда этот мятеж свел на нет все его действия, и Николай II мог наконец выбрать министра, более соответствующего занимаемой должности. Он проявил, надо подчеркнуть, мало сожаления в связи с кончиной чиновника, хотя никогда не открещивался от его инициатив. Смерть Муравьева предоставила России шанс, позволяя Николаю II вернуться к укоренившейся традиции сотрудничества с дипломатами, подготовленными к своей роли.

Его выбор пал на графа Владимира Ламздорфа, компетентного и опытного дипломата, очень близкого к Николаю Гирсу. Он прошел все ступени служебной лестницы и был готов встречать вызовы сложной международной обстановки. Как и Гирс, он не являлся франкофилом и склонялся скорее к тому, чтобы считать союз с Германией оптимальным вариантом для России. Постепенно он понял, насколько важен союз с Францией при одновременном сохранении отношений равновесия сил с Берлином и Лондоном. Когда Ламздорф приступил к выполнению служебных обязанностей, внешняя политика по-прежнему оставалась вотчиной государя, по крайней мере, тот стремился контролировать ее. Между тем Николаю II часто не хватало опыта и здравого смысла, необходимого для принятия решений, а его министру, несмотря на все его достоинства, – характера, чтобы сопротивляться, когда нужно. И он всегда слишком старался угодить государю. А внешнюю политику Николая II характеризовали зачастую неудачные и несвоевременные инициативы.