Модест Колеров - Петр Струве. Революционер без масс [сборник]

«Таким образом немецкая идея может оставаться живой и расти лишь в том случае, если её материальная основа, т. е. численность немцев, благосостояние Германии, количество и величина поставленных на службу германской идее миро-хозяйственных отношений будут продолжать всё расти и расти. Но именно это вынудит англо-саксов принять решение — будут ли они со своими интересами в мире приспособляться в то же время к нашим и столкуются ли они сообща с нами о своей и нашей доле, или же они против нас будут силою отстаивать своё единовладычество. Если они решатся на поединок, то от нашей силы будет зависеть, сумеем ли мы победить и утвердить себя, или же будем побеждены».

«В Англии заключены, стало быть, судьбы Германии. Для того, кто следил за развитием мира в последние сто дет и к тому же из собственных наблюдений знает нечто о современном мире, — для того из всех национально-политических вопросов будущего есть лишь один, которому неоспоримо принадлежит значение, заслоняющее все прочие вопросы. Вопрос этот гласит: предназначен ли англо-саксонский тип к тому, чтобы он один достиг господства в тех частях земли, где отношения ещё не установились, а находятся в текучем состоянии, или же, кроме того, и для немецкого останется достаточно простора для того, чтобы явиться в качестве фактора, конституирующего культурное целое как по сю, так и по ту сторону океана?»

Задачи германской мировой политики поставлены тут с необыкновенной ясностью. И вряд ли можно сомневаться, что в этих задачах солидарны были все элементы германского народа, что тут формулирована программа национального характера, вытекающая из всего предшествующего экономического и политического развития Германии.

В этом обосновании «немецкой» или «германской» идеи лейтмотив: Англия есть рок Германии. Отношениями с Англией определяется всё положение и все возможности Германии. Рядом с этим замечательно пренебрежительное отношение к России в её настоящем состоянии. Россия теперь и в ближайшем будущем не может идти в счёт как дееспособная в Европе великая держава. Это на разные лады повторялось в ответственной немецкой публицистике и вошло прочно в сознание руководящих людей Германии. Поскольку дело обстоит так, русско-японская война и русская революция сыграли с Германией дурную шутку. Картины цусимского разгрома и московских баррикад загипнотизировали общественное мнение Германии. В Германии просмотрели тот факт, что в сущности и японская война и освободительное движение, принесшее народное представительство, не ослабили, а усилили, — по крайней мере, абсолютно, — внешнее могущество России.

Но как бы то ни было, современная Германия с её мировой политикой имела против себя и Россию, и Англию. Отсюда для германской политики возникала неотвратимая альтернатива, или дилемма. Необходимо было взвесить и решить, с какой из двух держав Германии выгоднее и легче вступить в соглашение, по существу обеспечивающее нейтралитет на случай вооружённого столкновения с другой из тех же двух держав.

Дилемма была — нужно это признать прямо — чрезвычайно трудно разрешима. Тут необходимо было учесть самые различные факторы и оценить самые различные отношения.

Антагонизм Германии с Англией носит всеобщий характер — он не приурочен ни к какому определённому пункту в особенности. Это — всеобщее экономическое и потому колониальное соперничество.

Иначе обстоит дело с русско-германским антагонизмом. Тут есть один ясный пункт. Россия не может ни в какой форме допустить укрепления Германии на Босфоре, ибо не имея возможности иметь очень сильный флот на всех морях, Россия в каждый данный момент должна быть сильнее всякой другой державы на Чёрном море. Германия либо должна была прийти к соглашению с Англией относительно ограничения морских вооружений, к идее контингентирования своего флота, либо она должна была, работая над непрерывным увеличением своего флота, прийти к соглашению с Россией относительно турецкого вопроса.

Вопрос ставился ясно. Вернее, только ясная постановка дилеммы и сознательное её разрешение в том или другом смысле могли обеспечить Германию от внезапной войны на два фронта с целой коалицией держав, секундирующих Англии и Россия.

Германия Вильгельма II уклонилась от ясного и окончательного разрешения намеченной дилеммы. Такое уклонение, конечно, само по себе не приводило бы к войне, если бы налицо была твёрдая воля — не только воздерживаться от каких-либо агрессивных действий, но до поры до времени, по крайней мере, избегать и всякой постановки международных вопросов, могущих угрожать войн ой. Именно со стороны Германии — даже при отсрочке разрешения вопроса — с кем же возможно и необходимо столковаться: с Англией или с Россией? — необходима была величайшая сдержанность, доходящая до полного самообуздания. Между тем рост политического могущества и экономической мощи Германии создал у неё не только сознание своей силы, но и глубокое чувство неудовлетворённости своим положением «под солнцем». Это сознание и это чувство сгущались в целое агрессивное настроение или самочувствие всей страны. У специалистов же военного дела и отчасти у специалистов-политиков это агрессивное настроение принимало определённые очертания программ активного выступления Германии, подчас выливавшихся в идею и замысел превентивной войны. Эта идея при разрешении той альтернативы, о которой я говорил выше, могла бы быть реально-политически оправдываема (хотя, нужно сказать, даже Бисмарк её осудил самым суровым образом) теми аргументами, которыми вообще оправдываются подобные вещи, и, наконец, она могла бы найти себе оправдание — в успехе.

Здесь случилось нечто особенное. Агрессивное политическое мышление в сущности перестало быть политическим. Политические решения стали построяться по типу решений стратегических. Политика попала в плен к стратегии. Когда знаменитый основатель научной стратегии Клаузевитц учил, что война есть «продолжение политики, действующее только иными средствами», то он имел именно в виду, что война есть средство для цели, которую укажет политика. Если таково соотношение стратегии и политики, то последняя должна управлять первой, а не наоборот.

В истории возникновения войны 1914 г. самое замечательное, что политической задаче, подлежавшей разрешению политическими же средствами, было, по недомыслию или по легкомыслию, дано милитарное или стратегическое разрешение.

Это разрешение политической задачи приёмами стратегии есть, конечно, в известной мере наследие милитарной психологии предшествующей эпохи. Прусский милитаризм, как вершитель мировой политики, потерялся в её сложных сплетениях и проблемах. Но это — только частичное объяснение.