Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Я сказал Барскому, что самый факт переворота в Украине был встречен сочувственно Правым центром, но что последующие события вызывают наше смущение, а частью и осуждение. Публичные заявления гетмана и некоторых министров произвели самое тягостное впечатление. Мы понимаем, что не все можно говорить, но не понимаем, чтобы можно и нужно было говорить так, как это делали Скоропадский, Кистяковский и лизогуб в том духе, что Украина стонала под игом России и проч. и проч. Подобные заявления роняют достоинство тех, от кого исходят, и создают впечатление, что украинская власть – игрушка в руках немцев. С таким положением мириться нельзя. Я понимаю, какая трудная обстановка создается для власти, которая не может опереться ни на один свой язык, но надо учитывать и трудности самих немцев, и мне кажется, можно и должно разговаривать с ними смелее, вплоть до постановки вопроса об устранении партии от ответственности власти и переложения на немцев одиума [256]за все, что совершается. Кроме того, мне думается, что если у правительства нет своей вооруженной силы, то тем настойчивее для него необходимость укрепить свой базис на более широких основаниях, чтобы и в массах почувствовались благодетельные последствия местного переворота. Лично мне казалось, что местные условия требуют приступа к некоторым аграрным мероприятиям, которые возвещены, но не получают начала осуществления. Я не знаю, как иначе справиться с брожением в деревне.

Я получил впечатление, что Барский и его партия сами все это сознают. Не повидав пока еще к.-д. министров, что предполагаю сделать, я не могу судить, есть ли в их среде люди не только понимающие, но и достаточно решительные и энергичные. Не мог я также пока выяснить кардинальный вопрос о том, может ли украинское правительство рассчитывать в непродолжительном времени создать сколько-нибудь значительную силу. Первая попытка сформировать отряд всего лишь в 5000 человек из состава хлеборобов делается в настоящее время. Осенью предполагают приступить к более широкому набору. Пока шаги представляются сомнительными. Людей, бывших в разложившейся прежней армии, считают опасным привлекать; имеют в виду производить наборы из молодых возрастов. Главная трудность иметь надежную армию заключается, мне кажется, в том, что готовность пролить кровь можно ожидать и требовать от людей, знающих или чувствующих, за что они ее проливают, а нынешнее правительство есть все-таки двусмысленная комбинация с репутацией представительства классовых интересов и зависимости от немцев. Где же та сильная национальная или монархическая идея или сочетание обоих начал, которое одно способно сплотить здоровые элементы в деле обороны?

Отрицать серьезные результаты, достигнутые новой властью при участии кадетов, нельзя. Постепенно восстанавливается правительственный аппарат, отстаивается в школе и жизни равноправность русского языка, а фактически – его господство, ибо министры и чиновники сами плохо знают по-украински, и законы пишутся и публикуются чаще всего по-русски, с обозначением, что это, будто бы, перевод с украинского; на самом же деле украинского подлинника часто не имеется. Ярый украинизатор Кистяковский в частных разговорах сам смеется над украинским языком. Однако нельзя не признать, что если русский язык допускается, то на нем свободно разрешается высказывать только самостийные, а не русские начала. Самым ярким примером такого положения является то обстоятельство, что П. Н. Милюков был вынужден покинуть Киев. Вопрос об его удалении был резко поставлен гетманом, вероятно под воздействием германцев. Совет министров почти единогласно отказался проводить требование гетмана. Назревал конфликт, и, чтобы избежать на своем личном деле кабинетского кризиса, Милюков решил добровольно покинуть Киев на время. До сих пор ему еще представляется неудобным туда вернуться.

Нельзя не отметить всей двусмысленности поведения немцев и положения в Украине: с одной стороны, немцы дают деньги и средства на оборудование Астраханской армии под лозунгом единой неделимой России, возглавленной монархом, а с другой стороны, Киев должен покинуть лидер к.-д. партии, определенно высказавший эту самую программу на почве соглашения с Германией. Как же тут не закрасться сомнению в последовательности германской политики и степени ее добросовестности; ибо под лозунгом «единой и неделимой» немцы вероятно подразумевают: «кроме тех частей, которые мы не вернем». В переговорах с кем следует необходимо настоять на устранении таких явлений.

Кончаю это затянувшееся послание, ибо пароход приближается к конечной пристани.

Впечатления мои от Киева еще не полны. Постараюсь их сообщить в следующем письме, так же, как и мнение П. Н. Милюкова. Теперь подвожу итоги тем выводам, которые пока могу установить:

1) я считаю желательным не останавливать переговоров с немцами, постараться достигнуть возможно большей определительности всех нужных для нас гарантий, и вести эти переговоры со спокойной твердостью. Отнюдь не следует идти на местный московский переворот, а только во всероссийском масштабе. Надо бы привлечь к некоторым вопросам и экономистов.

2) Окончательно связать себя можно лишь, выяснив наши средства и силы, а также общую обстановку. Это едва ли возможно ранее половины сентября. Отсрочку можно объяснить теми трудностями, которые созданы были отчасти самими немцами для приступа к работе. Они должны их устранить в Украине и других местах.

3) Раньше, чем выяснится успех задания в связи с общей международной обстановкой, нельзя фактически осуществить призвание монарха. Достаточно провозглашение этого лозунга.

Письмо П. Н. Милюкова

11 августа (нов. стиля) 1918 г.

Из сообщения князя Григория Николаевича я вижу, что не только в общих чертах, но и почти во всех подробностях наши взгляды на способы вывести Россию из настоящего положения совпадают. Подобно ему, я считаю восстановление государственности и объединение России первой и главной задачей; нахожу, что необходимо скорейшее осуществление этой задачи, чтобы не увеличились ее трудности; считаю, что такого скорейшего разрешения нельзя достигнуть без контакта с германцами и что предметом такого контакта должно быть создание в Москве не местного только «северного» правительства, а правительства национального, способного объединить Россию и для этого заручившегося согласием Германии на пересмотр теперь же , а не по окончании войны, Брестского договора.

Для выяснения возможности этого я – не по моей, а по германской инициативе – вступил в «необязательные» сношения с представителем Oberkommando [257]и имел (впрочем, очень поверхностный) разговор с Муммом. В их лице я встретился с двумя течениями, которые и в Германии борются по вопросу об объединении России. Одно из них, представленное дипломатами и считавшее себя до сих пор в согласии с Рейхстагом, стояло за разъединение России, создание Randstaaten [258]и сближение с Англией. Другое, представленное влиятельными военными кругами, но теперь распространяющееся и в либеральных и даже в социалистических кругах, стоит за создание из России сильной союзницы в будущем для борьбы с Англией и с этой целью, а также и по принципиальным соображениям (на левом фронте), склоняется к пересмотру Брестского договора. Первое [течение] до сих пор считалось официальным, но перестает им быть после отставки Кюльмана {209}. Второе имеет серьезные шансы сделаться официальным. Его успех сказывается уже теперь в том, что имеется течение компромиссное, – самое опасное для нас, – соглашающееся на частичный пересмотр Брестского договора и на неполное объединение России.