Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Генералы настроены в общем благоразумно в том смысле, что не желают провоцировать немцев. В числе ближайших предположений Добровольческой армии, отмечу приглашение некоторых лиц из бывшей бюрократии ведать своего рода министерствами при Добровольческой армии. Выбор лиц неодинаково удачен, притом неизвестно, где некоторых найти. Намечены Пильц, Риттих, Феодосьев и, наконец, Сазонов.

Сюда приехал В. А. Степанов, находящийся в деятельных сношениях с Добровольческой армией. Он тоже приглашен в Совещание. С ним же приехал и состоит при Добровольческой армии Gaulquier.

Теперь о личном командном составе. Алексеев произвел на меня тяжелое впечатление своим болезненным видом; надолго его не хватит и, конечно, фактически он не в состоянии быть диктатором. Его помощником и безотлучно на всех приемах присутствует А. М. Драгомиров, свежий, крепкий человек. По убеждениям – монархист, шульгинского толка. С этой точки зрения, хорошо, что ему придется подпирать Алексеева, с которым он в самых лучших отношениях, а впоследствии, быть может, заменит его. Деникин – превосходный боевой генерал, военачальник, олицетворение доблести и чести, с спокойным, здравым смыслом, но не имеющий государственного опыта. Он и начальник штаба Романовский, тоже хороший генерал и прекрасный человек, – по преимуществу военные люди, мало сведущие в гражданских делах [268]. Кроме перечисленных генералов, есть еще лукомский, ныне командированный в Новочеркасск на круг. Он состоит помощником Деникина. Из генералов Добровольческой армии он больше всех имеет понятия о государственных делах. Это – ясный, легко схватывающий положение ум, и в то же время человек решительный и любящий определенность. В этом отношении его нельзя не ставить выше других, и я надеюсь, что ему удастся сыграть полезную роль в Добровольческой армии; в то же время он в родственных отношениях с Драгомировым, и оба будут вероятно вести общую линию.

30 августа

Теперь приступаю к общим выводам, полученным мною после моего пребывания на Украине, на Дону и на Кубани.

Единственная серьезная сила, с которой нельзя не считаться, – это Добровольческая армия. Она представляет и серьезную материальную и, что еще вернее, нравственную силу, ибо изо всех территорий и образований в России она одна является носительницей русской государственной идеи во всей ее чистоте. Без нее и вне нее я совершенно не представляю себе работы по возрождению России. Добровольческая армия, как мне сказал Деникин, гордится тем, что не связала себя пока никакими обязательствами ни с кем, – ни с немцами, ни с союзниками. Она находится накануне решений, которые выведут ее на новую дорогу. Одно решение совершенно исключается, – это невозможность каких-либо соглашений с немцами. Эта тенденция настолько бесповоротна, что об этом не стоит и начинать разговора ни с одним вождем Добровольческой армии. Но я этого не делал и по другим причинам.

Из Киева я вам писал, что всякое решение надо отложить до сентября, когда выяснится, состоится ли Восточный фронт. Если состоится, то я считал соглашение с Германией неосуществимым. Теперь можно считать выясненным, что Восточный фронт состоится, что с ним соединится и Добровольческая армия. Это было бы достаточно, но сюда надо присоединить, что Германия, видимо, также приняла решение. С одной стороны, она подписала с большевиками соглашение, закрепляющее Брестский договор {216}, с другой стороны, обмен тостов между императором Вильгельмом и гетманом в Берлине закрепляет самостийность Украины, следовательно, – политику балканизации {217}России.

Мы добросовестно и осторожно взвешивали все пути возрождения России. Не опасаясь упреков, которые навлекли на себя, останавливались и на возможности соглашения с Германией, как на самом безболезненном решении вопроса. Наша совесть чиста, но упорствовать дальше, настаивая на комбинации неосуществимой, невозможно. Ее надо снять с обсуждения, таково мое убеждение.

Теперь другой вопрос: можно ли и должно ли принять союзную ориентацию? На это ответить гораздо сложнее. Решение надо зрело взвесить и постараться принять его сообща. Можно, конечно, уйти от всякой деятельности и ответственности, но допустимо ли это в такую минуту? Ведь предоставив широкое поле другим и оставив Добровольческую армию с глазу на глас с «демократией», мы понесем такую же ответственность за бездействие, как и за работу, если от нее не устранимся.

Все это надо взвесить. Напишите мне, что думает Правый центр. Я еду в Крым, где повидаюсь с А. В. [Кривошеиным]. Оттуда также постараюсь вам написать. Мой адрес: Ялта, Симферопольское шоссе, дача Эрлангера, Бутеневым, для меня. Между прочим, не найдете ли возможным прислать сюда поскорее материал, который был выработан по разным вопросам управления. Меня очень об этом просили. Может быть, его даже привез бы сюда Д. М. [Щепкин]. Хорошо бы вступить в контакт с старыми друзьями. Должен сказать, что со стороны Степанова нашел искреннее желание сближения.

Если с рознью в ориентациях будет покончено, одной отравой в нашей жизни будет меньше.

Искренний привет всем.

Г. Т.

В Екатеринодар я попал в конце августа. Стояли жаркие душные дни. Город был переполнен. При помощи коменданта одного из городских районов я нашел себе угол в Кубанском войсковом собрании. Это был угол в буквальном смысле слова, ибо в одной, правда, большой комнате спали 6 человек и комната никогда не убиралась.

Екатеринодар в это время года производил недурное впечатление, хотя для южного города в нем было недостаточно зелени; про него нельзя было сказать, что «город утопает в зелени». Я любил ходить на базар. Приятно и красиво было смотреть на груды овощей, фруктов и винограда, которые ежедневно привозились из деревень. Ярко-красный лук и томаты, лиловые баклажаны, желтые дыни, зеленые грозди винограда и горы арбузов – все это напоминало своими красками восток и живо говорило о богатстве и обилии этого благословенного края.

Это обстоятельство было крайне важно для Добровольческой армии, которая в Кубани имела прекрасную базу в области продовольствия, а также человеческого материала. Кубанские казаки в военном отношении были устойчивее своих донских собратьев.

За эти выгоды, которые она находила на Кубани, Добровольческой армии пришлось, однако, платить дорогую цену. Они создавали для нее невольную фактическую зависимость от области. К тому же, на первых же порах были допущены роковые ошибки, которые отразились в дальнейшем на всем характере отношений Добровольческой армии и Кубани.

Когда Добровольческая армия освободила Екатеринодар, она могла завести там, какие хотела, порядки. Всего проще было бы назначить генерал-губернатора для управления краем, задаваясь исключительно задачами временного управления в связи с главными военными задачами. В то время освобожденные от большевиков кубанцы не могли притязать ни на что большее. Вместо того, высшее командование решило на первых же порах показать себя освободителями, дать почувствовать всю разницу своей либеральной власти от власти большевиков. Кубанцам было обещано, что им предоставят самим устраивать свои дела, для чего будет создана Рада. Вместе с тем не была даже в общих чертах определена компетенция этой Рады. Правда, в это время у командования совершенно не было людей, с которыми оно могло бы посоветоваться, как направить дело гражданского управления.