Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Я воспользовался путешествием в одном вагоне с Пашичем, чтобы основательно и по душе поговорить с ним о том, что считал главной целью своей миссии, а именно о необходимости уступки Сербией Македонии в пользу Болгарии. Разговор наш носил предварительный характер. Я сказал Пашичу, что в отношениях с ним, как представитель России, я считаю долгом придерживаться самой полной искренности, независимо от того, приятна она или нет в данную минуту. С этой точки зрения я считал необходимым предупредить его, что у нас не видят иного способа привлечь Болгарию на свою сторону, как обещая ей, в результате победоносной войны, уступку Македонии в рамках договора 1912 года. Конечно, такая уступка не могла быть сделана даром, а лишь в случае выступления Болгарии на нашей стороне против Турции. С другой стороны, я отдавал себе отчет в том, что за жертву, которую требовали от Сербии, последняя имела право рассчитывать на соответствующие земельные вознаграждения. В интересах России было возможное усиление Сербии, и с этой точки зрения наше посильное содействие в деле национального объединения ее с австрийскими сербами было заранее обеспечено. Сербам, конечно, была, крайне важна поддержка России, ибо другие наши союзники – Франция и Англия – не могли с той же горячностью относиться к этому делу; у них могло даже возникнуть сомнение в том, насколько желательно распадение Австрии и чрезмерное усиление Сербии с утверждением ее на Адриатике.

Пашич ответил мне, что я не должен сомневаться в том, насколько Сербия чувствует себя обязанной России, и что если она пойдет на тяжелые для нее уступки, то это будет исключительно ради нас, а не наших союзников. Он сказал мне, однако, что на уступки в объеме договора 1912 года не пойдет ни один ответственный человек в Сербии. Кроме того, он с сожалением относился к тому, что с нашей стороны было уже подано слишком много надежд Болгарии. По его словам, это была плохая тактика; на Болгарию гораздо больше подействовали бы угрозы, что она ничего не получит. Вообще он считал, что требуемые от Сербии уступки особенно тяжелы потому, что Болгария далеко не заслужила их своим поведением, что они все равно не побудят последнюю выступить. Все эти аргументы мне пришлось не раз выслушивать от него впоследствии.

Мы приехали в Крагуевац вечером того же дня и переночевали в вагоне. На следующее утро, 5 декабря, была назначена аудиенция. За мной прислали парадную дворцовую коляску, в которую я сел вместе с гофмаршалом. В другой коляске ехал секретарь. Мы ехали в сопровождении почетного конвоя гвардейских гусар. По улицам маленького городка стояли толпы народа, которые горячо приветствовали представителя России, снимали шапки, махали платками и кричали «живио». Наследник жил в маленьком каменном домике. Когда мы подъезжали к нему, выстроенные на улице войска взяли на караул и музыка заиграла «Боже, царя храни». Одноэтажный домик наследника состоял не больше чем из трех или четырех комнат. Для моего приема ему пришлось вынести свою кровать и превратить спальню в гостиную.

Согласно установленным обычаям, я заранее сообщил Пашичу текст моей речи, для того чтобы он мог заготовить ответ на нее. В обычное время обмен речей при вручении верительных грамот не содержит в себе ничего, кроме приветствий и любезностей. На этот раз я счел нужным отклониться от протокола. Кроме весьма теплого обращения к Сербии и уверения, что она не будет покинута Россией, я в конце речи добавил, что одной из главных своих задач Россия ставит умиротворение на Балканах и что, принеся много жертв, она ожидает от Сербии содействия своей задаче.

Речь престолонаследника не оставила моего намека без ответа. Наряду с уверениями в горячих чувствах по отношению к России, в ней выражалась готовность оказать полное содействие нашей задаче, но высказывалась надежда, что будут приняты во внимание жизненные интересы Сербии. Обе речи были преданы гласности и оживленно обсуждались в печати у нас и в Болгарии.

Позавтракав у наследника, мы в тот же день выехали в Ниш. Приходилось торопиться, потому что на следующее утро был царский день, торжественное богослужение в соборе, а затем завтрак и прием в миссии.

Между прочими приглашенными был и болгарский посланник Чапрашников, который в тот же день должен был уехать в Софию. В первые же дни после моего приезда в Ниш Чапрашников пришел ко мне и сам завел речь о том, на что может рассчитывать Болгария. Я, не обинуясь, сказал ему следующее:

– Мы прекрасно знаем, что нужно Болгарии. Вы хотите исправления Бухарестского договора и, прежде всего, – Македонии, в рамках договора 1912 года. Я скажу вам, на что вы можете рассчитывать и на что – нет. Македонию вы можете получить. Относительно земель, отошедших к Румынии и Греции, мы можем обещать лишь наше полное содействие к возможно большим уступкам в вашу пользу со стороны этих держав. Все это, конечно, только по окончании войны и при условии, что вы бросите вашу двусмысленную политику, которая вызывает негодование в России, и честно повернетесь в нашу сторону, обещая выступить, когда мы найдем, что минута для этого наступила. Вы получите еще впридачу Фракию по линии Энос – Мидия. Вы будете завоевывать ваши права на Македонию во Фракии, наступая против турок. Вы – человек, близкий королю. Если вам удастся убедить его, то вы сослужите службу не только своей родине, но и ему, ибо король может рассчитывать на упрочение и поддержку своей династии Россией в том случае, если открыто повернется в нашу сторону.

Чапрашников высказал полное удовлетворение по поводу моих слов. Он спросил, между прочим, что, в случае если бы Болгария примирилась с Сербией, не согласились ли бы мы на то, чтобы болгары свели, как хотят, свои счеты с греками. Я ответил ему, что никакая расправа на Балканах не может рассчитывать на потворство с нашей стороны.

Дождавшись царского дня, Чапрашников, как я уже сказал, в тот же день выехал в Софию, выражая надежду, что он скоро вернется и что ему удастся достигнуть благоприятных результатов. О нашем разговоре я телеграфировал в Петроград, откуда получил полное одобрение всему, мною сказанному. Прошло Рождество, Новый год, и только в начале января Чапрашников вернулся. Он пришел ко мне по своем возвращении и сказал, что вынес самые лучшие впечатления из своего пребывания в Софии. На мой вопрос, в чем они заключались, Чапрашников с некоторой запинкой отвечал, что ему не удалось повидать короля, а что министры были крайне заняты спешным рассмотрением бюджета, но что как только праздничные вакации пройдут, вопросы, о которых мы с ним говорили, подвергнутся самому серьезному обсуждению, и тогда наметится решение. Я молча выслушал торопливые объяснения моего собеседника и затем сказал ему: