Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Если выступление отчасти пугало, отчасти представлялось скачком в неизвестное, то нейтралитет приносил ежедневные громадные выгоды. Немцы не скупились на золото. Это золото они расточали в редакциях газет, среди политических деятелей, дельцов, чиновников и всех, кто не брезгал брать, а таких было немало в Румынии. Кроме того, несмотря на обещанный ею благожелательный нейтралитет, Румыния не стеснялась продавать Германии и Австрии хлеб и бензин. Нездоровая атмосфера легкой наживы царствовала в Бухаресте. Братиано был совершенно прав, когда посоветовал мне не придавать чрезмерного значения тому, что говорят члены оппозиции, и верить, что его политика является наиболее национальной румынской политикой.

Был еще один фактор, существенно влиявший на направление, усвоенное Братиано. Это была Италия. Итальянским посланником в Бухаресте был барон Фашиоти. Это был типичный еврей, и не следует забывать, что в эту войну в итальянской дипломатии было вообще довольно много евреев. Они усилили тот элемент сухой расчетливости, не всегда дальновидной, но построенной на всевозможных комбинациях, коим издавна отличалась итальянская политика. Фашиоти удалось создать себе прекрасное положение в Бухаресте. Он удержал в свое время Румынию и убедил ее последовать примеру Италии, провозгласившей нейтралитет.

В беседе со мной Фашиоти с полной откровенностью изложил свои взгляды. Румыния, равно как и Италия, должны тщательно взвесить, когда для них выгоднее выступить, руководствуясь при этом только своими интересами. Наступит минута, когда обе стороны порядочно потреплют друг друга. У них понизится качество войск. В такую минуту выступление двух свежих армий Италии и Румынии будет самым выгодным для той и для другой, ибо их удельный вес повысится. Такова была немногосложная мудрость Фашиоти, которую он развивал с циничной откровенностью. Она же была усвоена и Братиано. Он, как другие румыны, очевидно надеялся, что удастся повторить то, что было сделано во время балканской войны.

Пробыв три дня в Букаресте, я, минуя Болгарию, поехал по Дунаю в Сербию. Пока я был в Бухаресте, пришли первые известия о счастливом переломе в военных делах Сербии против Австрии. Я высадился в Прахове и ехал в Ниш по железной дороге с двумя пересадками, потому что в то время не было сплошного одноколейного пути в этом направлении. В Ниш я прибыл 25 ноября. Каждый день приходили известия все лучше и лучше с театра войны, наконец 3 декабря 1914 года сербская армия вошла в Белград. Помощник воеводы Путника, Живко Павлович, телеграфировал в Ниш, что на сербской территории не осталось ни одного австрийца, кроме пленных.

Это было полное торжество, тем более радостное, что он явилось неожиданным после событий, которые одно время грозили полным крахом Сербии и ее армии.

По единогласному отзыву всех, бывших в то время в Сербии, крупным переворотом в военных делах сербский народ больше чем наполовину был обязан своему престарелому королю Петру. Другим фактором, оказавшим благотворное воздействие, была русская помощь снарядами и обмундированием.

Австрийское вторжение одно время совершенно деморализовало армию. Снарядов не было, армия была разута и раздета. Сербы спохватились очень поздно. Они взывали за помощью к нам, но нам было очень трудно оказать эту помощь. В начале войны наш Генеральный штаб сделал геройское усилие и послал в Сербию 120 000 берданок, хотя мы сами так нуждались в ружьях. Благодаря этим берданкам, пришедшим в последнюю минуту, сербы отразили первое австрийское нашествие. До того у них было так мало ружей, что в бою был вооружен только первый ряд солдат, а второй ряд выжидал, когда убьют или ранят его товарищей, и тогда пользовался их ружьями. Ко времени второго вторжения сербы ощущали, как я уже сказал, острый недостаток в артиллерийских снарядах и обмундировании. У нас было решено послать снаряды из добычи, захваченной нами в Галиции, но относительно обмундирования наше Военное министерство стало в тупик.

В то время я был еще в Петрограде и заведовал Отделом Ближнего Востока. Я зашел к генералу Беляеву, который сказал мне, что делаются невероятные усилия, чтобы снабдить собственную армию достаточным количеством полушубков, и что он не знает, как пособить горю. В приемной у Беляева я, выходя от него, встретил председателя Общеземской организации князя Г. Е. Львова [182], с которым меня связывали старые дружественные отношения. Я попросил Львова уделить мне несколько минут и в то время, как мы пешком переходили Дворцовую площадь, направляясь в Министерство иностранных дел, я рассказал ему, в чем дело, и спросил, не может ли он помочь нам. Предстояло доставить в Сербию 200 000 комплектов теплого платья. Недолго подумав, Львов согласился. Я тотчас выписал по телефону сербского посланника Сполайковича. Последний просиял, узнавши о том, какой представляется выход. Он горячо поблагодарил Львова, но сказал, что он не может дать ответа, не запросив по телеграфу Пашича. Когда Сполайкович ушел, Львов еще остался у меня и стал писать телеграмму, распоряжаясь о немедленном заказе 50 000 полушубков. Я обратил его внимание на то, что еще нужны сношения с Пашичем. «Мне не нужно, – ответил Львов. – Неужели Вы думаете, что Пашич откажется? А если откажется, то я найду, что здесь с ними сделать. Это чиновники обязаны переписываться и ждать, а мы делаем дело». Ответ Пашича, разумеется, не заставил себя ждать. Он благодарил и просил скорее приступить к отправке.

Сношения с Сербией были установлены по Дунаю. С этой целью была учреждена Экспедиция особого назначения, во главе коей был поставлен флигель-адъютант Веселкин.

Первый транспорт снарядов из России стал приходить в Сербию во второй половине ноября 1915 года, как раз в то время, когда второе австрийское вторжение достигло высшего военного развития. Целый ряд прекрасно укрепленных горных позиций без боя оставлялся сербами, потому что нечем было стрелять. Верховное сербское командование переехало из Вальева в Крашевац, где находился главный арсенал. В некоторых местностях австрийцы, в особенности венгры, произвели ряд жестокостей и насилий над местным населением. Катастрофа казалась неминуемой. В это время старый король покинул свое уединение в Тополе, куда поселился, сдав бразды правления своему сыну королевичу Александру. В Тополе он построил великолепный храм, соорудил склеп для своих предков, а сам жил в маленьком, скромном домике сельского священника, сильно страдая от подагры и ревматизмов, нажитых им еще в молодости, когда он сражался в рядах французской армии против немцев в 1870 году.

Видя всеобщее смятение и слыша со всех сторон, что Сербии грозит неминуемое разрушение и гибель, король решил поехать к своей армии. Тщетно министры отговаривали его. Впоследствии король сам с трогательной скромностью рассказывал мне о своем поступке.