Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Вскоре в Румынии обозначилось сильное движение общественного мнения в пользу России и ее союзников, Франция и ее культура были всегда популярны в Румынии, вся интеллигенция ее воспиталась на французских образцах, а аристократия, которая была очень сильна благодаря обширным земельным владениям, была пропитана преклонением перед Францией. Такое отношение к Франции было сильной задержкой против возможности выступления Румынии на стороне Германии. Блестящие успехи наших войск в Буковине и Галиции пробудили другое стремление к присоединению четырех миллионов румын в Трансильвании. Этому нельзя было противопоставить указания на Бессарабию, где румын было меньше миллиона. Правда, румыны не прочь были бы получить и то и другое, но сами они никогда не смели открыто высказать нам подобное предположение. Взятие Львова довело возбуждение до крайних пределов.

Король и его правительство, по-видимому, испугались, что общественное мнение заставит их перейти на сторону решительных действий. Братиано начал переговоры о заключении благожелательного нейтралитета и признании за Румынией прав на земли, населенные румынами в Австро-Венгрии, причем Румыния оговаривала за собой также право самой выбрать минуту для занятия этих земель.

Французский посланник в Бухаресте Блондель, девять лет проживший в Румынии и считавшийся знатоком Румынии, весьма не сочувственно относился к этим переговорам. По его мнению, следовало воспользоваться психологическим моментом, чтобы принудить Румынию к выступлению. Заключая соглашение о нейтралитете, мы ослабляли положение сторонников немедленного выступления, ибо Братиано мог сказать им: «Зачем Вы торопитесь, ведь Россия признала за нами право выступить, когда мы сами захотим». Наш посланник в Бухаресте Поклевский-Козелл держался иного мнения. Он отстаивал соглашение о нейтралитете, дабы увериться, что Румыния не может переменить позицию. В то время был еще жив старый король, влияние его на дела было преобладающим, и ввиду его германофильства, соображение это могло казаться не лишенным основания [178]. Сазонов стал на точку зрения Поклевского.

Я лично не особенно сочувствовал этому соглашению и настаивал на том, чтобы по крайней мере было точно определено, в чем заключаются обязанности Румынии, налагавшиеся на нее понятием благожелательного нейтралитета. Для нас важно было, например, заручиться, что Румыния не будет поставлять нашим врагам хлеба и бензина, в коем они весьма нуждались, после того как мы захватили в Галиции богатые нефтеносные источники. Румыны не пошли на определение своих обязанностей. Они обиделись на этот недостаток доверия к ним и в то же время сказали, что не могут брать на себя безусловного обязательства не вывозить ничего во вражеские страны, ибо это возбудило бы против них опасное подозрение. Сазонов дал себя уверить и подписал соглашение. Предсказания Блонделя во многом сбылись, ибо агитация сторонников выступления хотя и продолжалась, однако не особенно тревожила Братиано.

Смерть старого короля оживила надежды сторонников румынского выступления. Известие о его кончине пришло в Петроград одновременно с известием о взятии Антверпена немцами [179]. В лице короля немцы несомненно утрачивали свою цитадель на Балканах.

О короле Карле у меня осталось личное воспоминание. В 1908 году, частным человеком, я объезжал Балканы. Побывал я и в Бухаресте и был принят королем Карлом в аудиенции, которая длилась около двух часов. Перед тем я перевидал почти всех монархов, и выдающихся деятелей. Ни один из них не оставил мне впечатления столь же выдающегося, умного человека, каким был король Карл. Так же, как и Фердинанд Болгарский, он держал страну в своих руках, но он пользовался своей властью не как простым орудием личного честолюбия, а для разумного блага своего народа.

В России в старину в помещичьих имениях были два типа немцев-управляющих: одни глубоко презирали народ, с которым имели дело, смотрели на него, как на такую же рабочую силу, как скотина. Другие были культуртрегерами в подлинном смысле этого слова, они вносили свет в темную деревню, и в их округе все хозяйство крестьян проникалось новыми приемами. Фердинанд и Карл представляли оба типа таких немцев-управляющих на Балканах. Первый завидовал второму, а второй несомненно презирал первого. Фердинанд глубоко презирал болгарский народ, не раз сравнивал его со скотом, не стесняясь перед иностранцами. Король Карл был в Румынии прежде всего разумным управляющим и помещиком. Он завел образцовый порядок в своих именьях, получал с них большие доходы и с любовью говорил обо всем, что относилось к сельскому хозяйству. В земледельческой Румынии, где привыкли к абсентеизму крупных собственников, его пример не мог не быть поучительным.

Крайнюю мудрость он проявил в отношении к политическим партиям в Румынии. Страна была полукультурная, настоящих навыков к политической свободе не существовало, не было также и людей, которые своим нравственным и умственным авторитетом могли бы потягаться с королем. Между тем последний умел править и проводить свою волю так, что при этом совершенно не получалось впечатления личного произвола. Он вовремя умел призывать к власти известную партию и вовремя заменял ее другою. Министры уходили в отставку не вследствие голосования палат, но когда король находил это нужным. Несмотря на это, уважение к нему было так велико, что эти смены никогда не вызывали неудовольствия со стороны уходивших министров. Король Карл никогда не забывал, что он – немец и Гогенцоллерн; он был совершенно убежден в превосходстве того народа, из которого происходил, и мог искренне думать, что благо Румынии побуждает ее к сближению с обоими германскими государствами. Ему раз пришлось поступить против этого своего убеждения, когда во время Балканского кризиса он вопреки настояниями Австрии подписал приказ о мобилизации армии. Он это сделал со слезами на глазах, подчиняясь единодушному давлению общественного мнения.

Король Карл был давно болен. Его крепкий организм был надломлен недугом и волнениями, которые были ему уже не под силу. Он вовремя сошел со сцены, но Румыния без него не могла найти опытного вождя и продолжала оставаться на перепутье.

Турция открыла враждебные действия 16 октября, после чего наше посольство покинуло Константинополь. В октябре началось второе вторжение австрийцев в Сербию, откуда приходили тревожные известия. Под влиянием их было решено, что мне надо поехать к моему посту посланника в Сербии. Советник посольства в Константинополе Гулькевич был назначен начальником отдела Ближнего Востока, которым я в то время управлял.