Коллектив авторов - Все в прошлом [Теория и практика публичной истории]

Таким образом, этика публичной исторической деятельности укоренена в этике исторической науки и при этом — так как публичные репрезентации прошлого создаются не только историками, но и журналистами, художниками, кинематографистами и другими профессионалами — включает в себя стандарты соответствующих сфер деятельности. Разумеется, требования к журналистскому историческому проекту и вдохновленному историческим событием роману не одни и те же, но даже автор последнего, если он претендует на художественное отражение в его произведении именно прошлого , соотносится с представлениями об описываемых событиях современной ему исторической науки.

Что касается memory studies , то, помимо профессиональных этических стандартов, схожих с описанными выше, эта дисциплина характеризуется онтологической связью с этикой. Интерес к памяти не только как биологическому, но и как социальному феномену начинает формироваться на рубеже XIX–XX веков — в работах Анри Бергсона, Аби Варбурга, Зигмунда Фрейда, Мориса Хальбвакса и других исследователей. Историк Джей Уинтер называет это первым бумом памяти [907] Winter J . Remembering War: The Great War between Memory and History in the Twentieth Century. New Haven: Yale University Press, 2006. . Оформляться в отдельное исследовательское поле memory studies стали только после Второй мировой войны, в 1970–1980-х годах (пусть и с временной задержкой, связанной со стремлением послевоенных обществ достичь политической и экономической стабильности), в ходе второго бума памяти [908] Ibid. P. 27. Третий бум памяти происходит на рубеже XX и XXI веков в результате цифровой революции, см.: Hoskins A., O’Loughlin B . War and Media: The Emergence of Diffused War. Cambridge, UK: Polity Press, 2010. . Осмысление Холокоста и событий XX века в целом — и, шире, разочарование в модернизме — породило желание переоценить прошлое и предпринять усилия для того, чтобы оно не повторилось. Именно в это время, в результате сложного и длительного процесса, произошло переориентирование мемориальной культуры с героического нарратива на жертвенный [909] Ассман А . Новое недовольство мемориальной культурой. М.: Новое литературное обозрение, 2016. . Наступила эпоха «свидетеля времени», перед которым стоит моральная обязанность рассказывать о пережитом [910] Margalit A . The Ethics of Memory [2002]. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2004. P. 151. . Этический принцип «никогда снова», направленный на предотвращение повторения ужасов нацизма, ГУЛАГа и т. п., стал фундаментом новой мемориальной культуры [911] Хлевнюк Д . Почувствовать права человека: Аффект в музеях памяти // Политика аффекта. .

Но даже когда речь идет не о «трудном» прошлом, этическое измерение играет важную роль в memory studies . Постмодернистские интеллектуальные разработки, движения за эмансипацию социальных групп и за права человека, деколонизация и постколониальные исследования, а также другие схожие процессы второй половины XX века привели к оформлению идеи восстановления исторической справедливости. Нарративы о прошлом стали дробиться и умножаться: зазвучали истории, которые прежде замалчивались или маргинализировались. Безусловно, эти трансформации повлияли не только на память, но и на историческую науку и публичную историю:

Исследования прошлого никогда не были более инклюзивными, более разнообразными по фокусу, более творческими в методологическом смысле и более внимательным ко всему спектру культурной документации. <���…> Голоса, которые долгое время подавлялись, [и] люди, которые когда-то подвергались маргинализации, сейчас слышимы и интегрируются в историческую науку. Это точно самое важное и масштабное развитие в написании и преподавании истории за последние три десятилетия [912] Litwack L.F . Beyond the Boundaries of the Academy // History Matters! / National Council for History Education, Inc. 1995. Vol. 8. № 1; цит. по: Britton D.F . Public History and Public Memory // The Public Historian. 1997. Vol. 19. № 3. P. 11–23. .

Однако именно развивающиеся мемориальная культура и исследования памяти послужили этим изменениям стимулом и контекстом. И в мемориализации Холокоста как основы послевоенной европейской — и, шире, «западной» — культуры [913] Ассман А . Новое недовольство мемориальной культурой. , и в стремлении выйти за границы национальных рамок памяти через теоретизирование транснациональной, «путешествующей памяти» (travelling memory) [914] Erll A . Travelling memory // Parallax. 2011. Vol. 17. № 4. P. 4–18. , и в анализе «опережающей памяти» (anticipatory memory) в посвященных изменению климата и экологическому кризису художественных произведениях [915] Craps S . Climate Change and the Art of Anticipatory Memory // Parallax. 2017. Vol. 23. № 4. P. 479–492. , и в усилиях по деколонизации прошлого в рамках «мультинаправленной памяти» (multidirectional memory) [916] Rothberg M . Multidirectional Memory: Remembering the Holocaust in the Age of Decolonization. Stanford, CA: Stanford University Press, 2009. прослеживается отчетливая этико-активистская компонента, сближающая исследователей memory studies с (гражданским) обществом и ценностями демократии [917] Завадский А . «Память на стероидах»: Memory studies и новая экология научной жизни. Летняя школа «Mnemonics 2018: экологии памяти» (Левенский католический университет, Бельгия, 22–24 августа 2018 г.) // Новое литературное обозрение. 2019. № 156. С. 370–381. .

При этом не только у memory studies , но и у памяти как таковой есть этическое измерение. Философ Авишай Маргалит задается вопросом, обязаны ли мы помнить людей и события прошлого, и приходит к выводу о том, что «[т]огда как существует этика памяти, морали памяти очень мало» [918] Margalit A . Op. cit. P. 7. . Различие между этикой и моралью в его концептуализации заключается в том, что первая регулирует наши отношения с близкими, а вторая — с незнакомцами и человечеством в целом. Ареал морали памяти, по Маргалиту, ограничен преступлениями против человечества, то есть случаями посягательства на человеческую общность. В этом смысле память о геноцидах (например, Холокосте) должна бы способствовать возникновению общемирового сообщества памяти, однако — несмотря на ряд знаковых попыток теоретизации «космополитической», «глобальной» памяти [919] См., например: Levy D., Sznaider N . The Holocaust and Memory in the Global Age. Philadelphia: Temple University Press, 2006. — этого пока не произошло. Этика памяти, в свою очередь, подразумевает необходимость помнить групповое прошлое — семьи, сообщества и т. д. Тут Маргалит указывает на риск отождествления этики памяти с традиционализмом как доктриной или идеологией, которые призваны охранять традицию: «Традиционализм по определению отстаивает лояльность к прошлому. Задача этики памяти — определить, в чем заключается эта лояльность в плане памятования» [920] Margalit A . Op. cit. P. 10–11. .

Второй вопрос этой главы — в каких дисциплинарных взаимоотношениях находятся memory studies и публичная история [921] Я уже однажды пробовал подступиться к этой теме, хоть и походя: Завадский А., Склез В., Суверина K . Указ. соч. . Существует два основных подхода к соотношению этих двух дисциплин (или, точнее, междисциплинарных полей знания): со стороны исторической науки и со стороны исследований культуры. Прежде чем перейти к анализу этих подходов, вкратце остановлюсь на взаимоотношениях истории и памяти.