Коллектив авторов - Все в прошлом [Теория и практика публичной истории]

Долгое время история противопоставлялась памяти: такой позиции придерживались среди прочих Морис Хальбвакс, Пьер Нора, Йосеф Хаим Йерушалми [922] Halbwachs M . The Collective Memory. New York: Harper & Row, 1980; Nora P . Between Memory and History: Les Lieux de Memoire // Representations. 1989. Vol. 26. P. 7–24; Yerushalmi Y.H . Zakhor: Jewish History and Jewish Memory. Seattle: University of Washington Press, 1982. См. также обзор в книге: Ассман А . Длинная тень прошлого: мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрение, 2014. C. 42–46. . Даже сегодня, по мнению Джеффри Кабитта, многие исследователи стремятся найти памяти противопоставление — «и история, представляемая как объективный, с претензией на авторитетность, гомогенизирующий нарратив коллективного прошлого, по-прежнему является самым распространенным кандидатом на эту роль» [923] Cubitt G . History and Memory. Manchester; New York: Manchester University Press, 2007. P. 58. . Тем не менее с 1980-х годов происходит сближение истории и памяти: все чаще они рассматриваются в комплементарной, симбиотической связи друг с другом:

Подобное сближение объясняется принципиальным повышением ценности воспоминаний и устных преданий. Позитивистская историческая наука упирается в свои границы там, где умолкают ее источники. Преодолеть эти границы помогают устные свидетельства и предания, особенно тогда, когда в постколониальных странах оказывается разрушенной местная культура или когда после геноцида возникает посттравматическая ситуация и архивные документы не в состоянии зафиксировать пережитое. В таких обстоятельствах повышается ценность живого опыта, личных воспоминаний, субъективных свидетельств, особенно значимость морального свидетеля, который на собственном опыте хотя бы отчасти испытал то, что выпало на долю жертв [924] Ассман А . Длинная тень прошлого. С. 46–47. .

По наблюдению Алейды Ассман, послевоенная мемориальная культура способствовала преодолению пропасти «между научно-исторической и мемориально-ориентированной трактовкой прошлого» [925] Там же. С. 49. . Ссылаясь на работы Саула Фридлендера и Поля Рикера, Ассман пишет о том, что мемориальная перспектива помогает дополнить историческое исследование эмоциональным компонентом и индивидуальным переживанием, демонстрирует «мемориальную функцию исторического исследования как памяти», а также акцентирует этическую ориентацию исторического исследования [926] Там же. . Что это означает в контексте взаимоотношений публичной истории и памяти/ memory studies ?

На фоне происходящего сближения истории и памяти публичная история представляется историкам прежде всего сферой практического применения профессионального исторического знания, а память — методологическим подходом в рамках исторической науки [927] Cubitt G . Op. cit. . Получается, что историки создают знание, используя в том числе метод устной истории (то есть обращаясь к личным свидетельствам тех, кто пережил историческое событие), а это знание затем попадает в публичное пространство и там осмысляется дальше. В этом контексте Томас Ковин называет публичную историю «очень хорошим примером того, как история и память влияют друг на друга» [928] Cauvin T . Public History: A Textbook of Practice. Routledge, 2016. P. 16. . По замечанию Дэвида Глассберга, исследования памяти — это не настолько новое поле знания, как может показаться: «[И]сторики давно интересуются тем, как идеи об истории менялись во времени. Десятилетиями мы преподаем историю представлений историков об истории и называем это историографией»; «литературные критики и историки искусства изучают образы прошлого в работах художников и писателей»; политические историки исследуют то, как в разные периоды менялись репутации Томаса Джефферсона и Авраама Линкольна… [929] Glassberg D . Public history and the study of memory // The Public Historian. 1996. Vol. 18. № 2. P. 8–9. Memory studies , по мнению Глассберга, отличает в этом контексте не предмет исследования, а подход:

Тогда как более ранние исследования стремились охарактеризовать представления о прошлом конкретной группы или институции, новые исследования прежде всего пытаются понять взаимоотношения между разными версиями прошлого в публичном пространстве. <���…> [Н]овые подходы делают упор на множестве разных смыслов, которые аудитории извлекают из одной и той же исторической репрезентации [930] Ibid. P. 9–10. .

Иными словами, memory studies обнажили, что у каждого человека свое прошлое — и каждый человек сам себе историк. Индивиды и группы интерпретируют и используют прошлое по-разному [931] Cauvin T . Op. cit. P. 16. . Публичная история предстает в этом контексте своего рода зонтичным термином, описывающим существующие в публичном пространстве репрезентации прошлого, создаваемые как академическими историками, так и другими акторами. В основе публичной истории — идея коллаборации, взаимодействия разных индивидов и аудиторий. Историки в этом контексте выступают, с одной стороны, «поставщиками» знания о прошлом, на основе которого создаются его публичные репрезентации, а с другой — своего рода привратниками («гейткиперами», если воспользоваться термином из communication studies ), призванными стоять на страже таких репрезентаций: критиковать, исправлять, корректировать их.

С точки зрения исследователей памяти, происходящих не из исторической науки, а из других областей знания (литературоведения, cultural studies и других), память — это понятие, объединяющее и историческое знание, и формы его публичной репрезентации, и коллективные воспоминания сообществ и обществ. Основываясь на концепции «Культура как память» Юрия Лотмана и Бориса Успенского, в рамках которой культура понимается как ненаследственная память общества [932] Лотман Ю., Успенский Б . Роль дуальных моделей в динамике русской культуры // Ученые записки Тартуского государственного университета. 1977. Вып. 414 (= Труды по русской и славянской филологии. Т. 28). С. 3–36. , Алейда Ассман представляет «культурную память» как включающую все формы существования прошлого в обществе [933] Ассман А . Распалась связь времен? Концепция культурной памяти исключает индивидуальную память, а также память социальную/ коммуникативную – воспоминания, не зафиксированные на материальных носителях, то есть не превращенные в часть (материальной) культуры. Хотя в случае социальной/ коммуникативной памяти, включающей в том числе семейные воспоминания, многое зависит от понимания публичной сферы (унитарная публичная сфера Хабермаса vs. multiple public sphere ) и понимания культуры (например, не зафиксированные на материальных носителях семейные предания также могут рассматриваться как ее часть). . Историческая наука видится в этом контексте способом исправления ошибок и корректировки форм бытования прошлого, но уже не последней инстанцией «исторической истины». Публичная же история