Коллектив авторов - Все в прошлом [Теория и практика публичной истории]

Американская литературоведка Кэтрин Галлахер пишет, что альтернативная история имеет политическое значение: «импульс, подталкивавший альтернативную историю во время холодной войны и после нее», был основан на «желании того, чтобы логика справедливости восторжествовала над динамикой исторической предопределенности» [414] Gallagher C. Telling It like It Wasn’t // Pacif i c Coast Philology. 2010. Vol. 45. P. 17. . В еще большей степени такой бум альтернативной истории характерен для нынешней России [415] См., в частности, сайт «Альтернативная история», который характеризуется как «крупнейший блог Рунета»: [alternathistory. com]. . В России, как и в других странах, этот тип литературы сегодня тоже привлекает интерес и «массовых», и «сложных» писателей. Но семантика этого поворота несколько иная, чем, например, в США.

Историки открыли для себя альтернативную историю как род мысленного эксперимента очень рано. Римский историк Тит Ливий (59 до н. э. — 17 н. э.) в своей «Истории Рима от основания Города» (книга IX), оговариваясь, что вообще-то он не любит отступать от исторической правды, все же не может удержаться от предположения касательно того, какой исход могла бы иметь для римского государства война с Александром Македонским (спойлер: у Рима были все шансы эту войну выиграть). Наиболее кратко суть «альтернативно-исторического» мышления сформулировал Блез Паскаль в одном из афоризмов своего знаменитого неоконченного сочинения «Мысли» (1657–1658): «Если бы нос Клеопатры был покороче, лик земли был бы иным» (пер. Юлии Гинзбург). Это изречение тоже было родом мысленного эксперимента: если бы лицо египетской царицы было иным, в нее не влюбился бы Марк Антоний — а может быть, напротив, ей мог бы увлечься Октавиан Август. Фраза Паскаля, вероятно, аукается в заметке Александра Пушкина о его поэме «Граф Нулин» (1830) [416] Кибальник С.А. Тема случая в творчестве Пушкина // Пушкин: Исследования и материалы. СПб.: Наука, 1995. Т. 15. С. 64. Датировка заметки: А.С. Пушкин. Болдинские рукописи 1830 года: В 3 т. / авт. – сост. Т.И. Краснобородько, С.Б. Федотова; вступ. ст. С.А. Фомичева. СПб.: Альфарет, 2013. Т. 1. С. 187. :

Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что, если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом принужден был отступить?

Лукреция б не зарезалась <���…> и мир и история мира были бы не те.

Тем не менее традицию альтернативной истории как самостоятельного рода литературы заложил не Пушкин (его поэма не описывает исторических событий), а его младший современник, французский писатель Луи-Наполеон Жоффруа-Шато (1803–1858), издавший в 1836 году книгу «История всемирной монархии: Наполеон и завоевание мира (1812–1832)» — рассказ о том, как Наполеон Бонапарт якобы победил в России, а затем покорил и все остальные страны и создал всемирное государство, где процветают искусства [417] Этот писатель был назван отцом в честь императора Франции, но не имел с Бонапартом никаких родственных связей. . Еще более радикальный вариант альтернативной истории предложил в 1857 году французский философ Шарль Ренувье в книге «Ухрония: утопия в истории. Исторический очерк развития европейской цивилизации, какой она не была, [но] какой могла бы быть». «Это воображаемая история Европы со времен [римского императора] Нервы, когда христианство, проникнув на Запад, стало угрожать цельности Империи. Моральная и просвещенная политика Антонинов повысила образование и материальное благополучие, и христианство с его суевериями было отброшено на восток к германским и славянским варварам» [418] Лапшин И.И . Неокритицизм Шарля Ренувье // Новые идеи в философии. Сб. № 13. Современные метафизики. I. СПб.: Образование, 1914. С. 81. .

Ренувье создал свою «ретроспективную утопию», руководствуясь представлениями об идеальном обществе XIX века. Термин «ухрония» до сих пор используется во французском языке (иногда и в английском) для обозначения альтернативной истории.

В первой половине ХХ века жанр эссе «если бы история пошла по другому пути» стал относительно популярен среди ученых, но только в 1930-х годах подобного рода концепциями заинтересовались писатели-фантасты. В 1939 году Лайон Спрэг де Камп в упомянутом выше романе резко сместил акценты по сравнению с произведением-предшественником — романом Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1889), и жанр окончательно утвердился в качестве «законного» сегмента научной фантастики. Элементом же публичной истории такой тип произведений начал становиться, по-видимому, с 1962 года, когда Филип Дик опубликовал роман «Человек в высоком замке», заново осмысляющий возможные итоги Второй мировой войны — «потрясающий роман о том, каким мог бы быть наш мир» [419] Подзаголовок на обложке первого издания. .

Разумеется, все эти романы рецензировались и обсуждались, но систематическое изучение альтернативной истории как отдельного рода литературы складывается относительно поздно, в 2000-е годы. Одной из первых стала уже упомянутая работа Кэрин Хеллексон. Хеллексон не только описывает предысторию жанра и анализирует несколько известных романов этого типа, но, что важнее, реконструирует логику, стоящую за «альтернативно-историческим» воображением. Она показывает, что главный акцент здесь делается на связи причины и следствия в социальных процессах: в истории скачок между причиной и следствием всегда будет результатом интерпретации, а в литературе — и, разумеется, в альтернативной истории — такой скачок будет результатом не интерпретации, а изобретения [420] Hellekson K. Op. cit. P. 34. .

В 2000–2010-е годы о произведениях этого типа появился целый ряд работ; многие исследования направлены на понимание особенностей исторического мышления, проявляющегося в альтернативной истории, и понимание его связи с современностью. Так, Пейчен Ляо рассматривает альтернативно-исторические сочинения как парадоксальное выражение исторической памяти. Однако для дальнейшего изложения важно помнить мысль Майкла Баттера: то, что сказано в той или иной культуре, например о Гитлере, позволяет понять многое не только о поступках Гитлера, но и о желаниях и тревогах, характерных для этой культуры [421] Butter M. Op. cit. P. 170–171. .

В эссе «Если бы Александр не умер во цвете лет» (1969) [422] Toynbee A.J . If Alexander the Great had Lived On // Idem. Some Problems in Greek History. Oxford University. 1969. Part IV: Three Lives. P. 418–487. британский историк Арнольд Тойнби вернулся к мысленному эксперименту, некогда поставленному Титом Ливием. В эссе Тойнби представлена параллельная нашей реальность, в которой Александр Македонский осуществил все свои планы завоевания, покорив империю Цинь (предшественницу Китая) и создав вечное государство: персонаж-рассказчик Тойнби сообщает, что живет во времена Александра XXXVI. Это эссе, впервые в сокращении опубликованное на русском языке в 1979 году в журнале «Знание — сила» [423] Тойнби А. Если бы Александр не умер тогда. Предисловие, сокращенный перевод с английского, послесловие С. Смирнова // Знание – сила. 1979. № 12. С. 39–42. Обращаем внимание читателя, что публикатор – кандидат физико-математических наук, а не «цеховой» историк. , вызвало столь мощный читательский резонанс, а возможно, и возмущение идеологических кураторов, что редколлегии пришлось в следующем номере организовать посвященный ему и собранный уже из «настоящих историков» круглый стол «История — неизбежное и случайное» [424] История: неизбежное и случайное // Знание – сила. М., 1980. № 1. С. 38–40. , общий вердикт которого состоял, как резюмировал один из участников, профессор Герман Федоров-Давыдов, в том, что «случайности ускоряют или замедляют течение истории, но не меняют ее направление» [425] Там же. С. 39. , а Тойнби в данном случае выступает как апологет решающей роли личности в истории. Последнее утверждение было в СССР идеологическим клеймом: одним из ключевых положений исторического материализма был тезис о роли «народных масс» в истории, предполагавший, что индивидуальная воля имеет мало значения — пусть эта «анонимизация» и вступала в очевидное противоречие с культом Ленина и, на тот момент, Брежнева.