Коллектив авторов - Все в прошлом [Теория и практика публичной истории]

Разделенная на Рейх и Сибирскую республику Россия (аналог разделенной Германии) является опорным конструктом альтернативного мира и у других авторов — равно как и постепенная конвергенция нацистского и советского режимов. В повести Сергея Абрамова [439] В прошлом – автора «идеологически выдержанной» фантастической повести «В лесу прифронтовом» (1974), где в результате эксперимента группы физиков в будущее попадает отряд гитлеровцев из 1942 года. «Тихий ангел пролетел» (1994) СССР капитулировал в 1942-м, в результате чего Рейх оккупировал его восточную часть, а после смерти Гитлера от инфаркта в 1952-м бывший СССР получает полную независимость, к власти в нем приходит национал-социалистическая партия, хотя и довольно сдержанная по сравнению с прежними временами, а Германия разворачивается лицом к «демократическому миру». Симптоматично, что текст несет опять-таки явно выраженное ностальгическое «послание»:

За последние лет, может быть, двадцать с гаком Москва стремительно выросла вверх; стеклянные, хрупкие на взгляд, о сорока и поболе этажах здания нагло обступили Бульварное кольцо, зеркальными золотыми окнами засматривались за Чистопрудный, за Рождественский, за Покровский, Страстной, Тверской и иные бульвары, но внутрь кольца опасливо не вступали, не получилось пока вторжения, муниципалитет стойко берег архитектурную девственность древнего центра и землей там особо не торговал. <���…> А немалую часть муниципальных денежек рачительно тратил на реставрацию древних стен, например…

Иначе говоря, национал-социалистический режим становится прежде всего защитником старины и гарантом «органического» развития России.

В повести Сергея Синякина «Полукровка (Der Halbblutling)» (Если. 2005. № 3) идея «развилки» — все та же: фельдмаршал Паулюс выиграл Сталинградскую битву, восточная часть СССР захвачена Германией, войска Советской армии отброшены за Урал, на завоеванных территориях нацисты вовсю реализуют расовую теорию, и протагонисту, полуарийцу-полуславянину, могущему занять полноценное место в обществе лишь в силу заслуг перед государством, предстоит стать первым в мире космонавтом — во славу Рейха: Вернер фон Браун создал ракетную систему, способную вывести на орбиту Земли корабль с человеком на борту.

В «Москау» (2012) Георгия Зотова (авторское написание фамилии — Zотов) к октябрю 1941-го Москва занята нацистской армией и к 1984 году геополитическая карта Евразии поделена между Рейхом и Японией (опять же, как и у Дика, Япония контролирует и часть США), но на Урале не затихает партизанское сопротивление. Почти сразу после окончания войны русские признаны арийской расой; к 2004 году Великогермания — конфедерация рейхскомиссариатов — управляется загадочным Триумвиратом, транслирующим из Вальхаллы волю Гитлера, погибшего в 1948 году при атаке партизана-смертника. Эта империя постепенно уступает роль мирового жандарма набирающей силу Японии.

Наконец, уже в 2016 году тот же геополитический расклад моделируется в романе лауреата «Русского Букера» Елены Чижовой — тоже не «жанровой» писательницы — «Китаист», герой которого, командированный в 1983 году из зауральского СССР на захваченную Рейхом территорию, носящую теперь название Россия, с удивлением подмечает сходные черты по крайней мере в государственной риторике обеих стран. В финале же этот герой совершает государственный переворот, объединяющий СССР и нацистскую Германию в непротиворечивое тоталитарное государство.

Почти во всех упомянутых произведениях победивший Третий рейх постепенно трансформируется в менее кровожадный, чем в реальности, режим. Вероятно, как отмечают обозреватели, срабатывает убеждение в том, что любая репрессивная система имеет в исторической перспективе свойство смягчаться, особенно если она находится в окружении более либеральных режимов, с которыми вынуждена взаимодействовать. Витенберг, скажем, напрямую связывает гуманизацию гитлеровского режима в «Ином небе» Лазарчука с ограниченной десталинизацией, произведенной в СССР во второй половине 1950-х и в 1960-е. Но делает важную оговорку: «Показательно… что Ф. Дик <���…> в отличие от позднейшего российского „альтернативщика“, считал — скорее всего, по причинам морального характера — серьезную либерализацию нацистского режима даже и по прошествии десятилетий практически невозможной» [440] Витенберг Б. Игры корректировщиков… .

Тезис о возможном историческом «смягчении» победившего Рейха не является исключительной отечественной прерогативой. Скажем, в романе англичанина Роберта Харриса «Fatherland» (1992) изображен именно такой, дряхлеющий и разворачивающийся к демократическим странам Рейх, дотянувший до середины 1960-х. Однако навязчивое воспроизводство этой темы и довольно однообразное ее решение самыми разными авторами — пожалуй, все же сугубо российский феномен.

В современной российской массовой культуре существует феномен, имеющий предшественников, но не имеющий аналогов — по крайней мере, если говорить о масштабах. Речь идет о так называемой попаданческой литературе.

Сначала — о дефиниции. «Попаданчество» — своего рода ответвление уже известного нам жанра фантастических путешествий во времени. В российской критике используется термин «хроноопера» — с той только разницей, что герой хронооперы попадает в прошлое при помощи технического устройства, машины времени; «попаданец» же обычно переносится в конкретную точку прошлого спонтанно, непонятным ему/ей способом, но, оказываясь в гуще событий, начинает активно на это прошлое воздействовать.

«Попаданчество», в отличие от хронооперы, может иметь своим конечным пунктом не только историческое, но и мифологическое прошлое или условно-фэнтезийный мир [441] В России 2000-х этот прием породит отдельное популярное направление «ромфант», где героиня попадает в некое условное прошлое или альтернативную реальность с магией и драконами и находит там, после долгих испытаний, личное счастье. Такие романы построены по образцу «дамских романов» с той только разницей, что декорации в них еще условней. Этот феномен и связанные с ним социальные напряжения еще ждут своего исследователя. . Именно эта его особенность — вкупе с непонятным, «мистическим» способом перемещения в прошлое — и делало невозможным развитие направления в СССР: роман Марка Твена «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» долгое время оставался единственным переводным образцом, своих же практически не было [442] С некоторой натяжкой к этому направлению можно отнести «Попытку к бегству» Аркадия и Бориса Стругацких (1962). . Показательны, однако, пути развития этого направления на постсоветском пространстве.