Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Будучи судьей, я не последовал совету прокурора судебной палаты Макарова и окунулся в гущу общественной жизни, и начал уделять много времени общественной деятельности. Это и спасало меня.

Как я сказал, приехав в Саратов в марте 1904 года без Екатерины Владимировны, я остановился у своих друзей Кальмановичей. В их доме и через них я быстро познакомился со всеми местными общественными деятелями. Семья Кальмановичей была одной из самых интересных в Саратове. Сам Самуил Еремеевич Кальманович, талантливый адвокат, пользовался большим уважением как в обществе, так и в судебном мире. Прокуратура не могла не признавать за ним таланта и знаний, а потому недолюбливала его и неохотно выступала в делах, в которых он был защитником. Анна Андреевна Кальманович 369издавала брошюры по женскому вопросу, посылала статьи в западноевропейские журналы, участвовала в конгрессах.

Все культурно-благотворительные учреждения Саратова резко отличались от самарских. Здесь шире был масштаб этой работы, и шире было участие в ней интеллигенции.

В Саратове, как общество, так и печать принимали самое деятельное участие в жизни и деятельности «Общества пособия бедным». На это общество смотрели не как на исключительно филантропическое дело, а как на дело культурное и даже политическое. Общество имело приют, мастерские, курсы, но, за отсутствием широкой политической жизни, было еще и чуть ли не единственным местом, где могли более или менее свободно дебатироваться общественные вопросы. Самые крайние левые элементы работали здесь, и на собраниях произносились речи с ярким политическим оттенком.

Доход Общества пособия бедным составляли членские взносы и пожертвования. Жертвовали богатые купцы, оставлявшие капитал, процентами с которого должно было пользоваться это общество. В особенности известен был капитал умершего в Саратове богатого купца-молоканина Аносова 370: проценты с этого капитала давали обществу около двух тысяч рублей в год. Я пришел в ужас, когда познакомился с порядком выдачи процентов с этого капитала бедным. Выдача производилась зимой, в годовщину смерти Аносова. За две недели до этого дня в городской управе открывался прием прошений от лиц, желающих воспользоваться пособием. Словесные просьбы не принимались, и в городскую управу с окраин Саратова, где ютилась беднота, вереницей тащились женщины, престарелые отцы семейств, отставные чиновники, получающие грошевые пенсии.

В день выдачи пособий в зале городской думы, в присутствии наследников Аносова, служили торжественную панихиду. В коридорах управы, на улице, на холоде ждала толпа подавших прошения, их было свыше тысяч и, причем некоторые из просителей по болезни не смогли явиться. Прошений набиралось от 1 500 до 1 800. Более или менее прилично одетые просители, то есть те, на которых была хоть какая-нибудь одежонка, допускались в зал и тоже молились об упокоении души умершего благодетеля. Затем начиналась раздача денег. Из суммы в 1 850 или 1 900 рублей часть удерживалась в пользу школы при каком-то монастыре, часть в пользу детей служащих городской управы, а остальная сумма в 1 200 или 1 300 рублей делилась между всеми подавшими прошения, им доставалось от полтинника до рубля на семью. Просителей пускали по очереди, некоторые, чтобы получить эти деньги, простаивали от девяти часов утра до пяти-шести вечера, до некоторых очередь доходила на следующий день. Можно себе представить душевное состояние семьи, подавшей прошение, причем некоторые неграмотные за написание бумаги платили, копеек двадцать или тридцать. Подав прошение, проситель тревожно ждал посещения «ревизора» с опросным листом. После такого посещения, он опять тревожно ждал, теперь дня выдачи, строил планы – на что он употребит это пособие, – и в результате получал пятьдесят копеек или рубль.

Еврейское отделение «Общества пособия бедным» тоже резко отличалось от самарского. В Самаре оно действовало нелегально 371, приходилось устраивать вечеринки для получения доходов в частных домах. В Саратове же отделение действовало открыто, на законном основании. Анна Андреевна Кальманович воспользовалась моим переездом в Саратов, передала мне председательство в Еврейском комитете «Общества пособия бедным», и до осени 1904 года я знакомился с этой деятельностью, с сотрудниками и сотрудницами.

Мои друзья, смеясь, утверждали, что за мной в Саратов последовали все бедняки Поволжья. Это не соответствовало действительности. В Саратов и правда наезжало много нуждающихся, но не из Поволжья, а из черты оседлости. Притягательными центрами для еврейской молодежи оттуда были учебные заведения города, в особенности женская фельдшерская школа и техническое училище.

Когда в 1909 году в Саратове открылся университет, здание для него еще не было готово и медицинский факультет расположился в фельдшерской школе, которая удовлетворяла требованиям факультета не только помещением, но и всеми научными приспособлениями. Когда я приехал в Саратов, то по просьбе дирекции этой школы, я преподавал один семестр латинский язык. Надо быть справедливым, преподавателем я оказался плохим, но ученицы были довольны, что вполне понятно: я их не очень обременял работой.

Так как процентного ограничения по отношению к еврейскм девушкам в школе введено не было, в Саратов начали приезжать из черты оседлости задыхавшиеся там девушки, стремившиеся к знанию и самостоятельной жизни. Их наплыву благоприятствовало еще одно обстоятельство. В те времена для поступления на учебу вне черты оседлости требовалось обычно предварительно заручиться полицейским удостоверением о праве жительства в месте нахождения учебного заведения. Эти удостоверения нелегко давались. Саратовская же фельдшерская школа практиковала следующую систему: еврейские девушки присылали по почте свои документы – свидетельства об окончании четырех классов женской гимназии и метрику, – и администрация зачисляла их в ученицы. Они затем приезжали в Саратов как полноправные, не нуждаясь в полицейском удостоверении. Впоследствии полиция стала придираться к таким приезжим и захотела высылать их из Саратова. Столыпин приостановил такие высылки, и я посоветовал дирекции школ ы представить на утверждение устав, с параграфом, что еврейские девушки принимаются на учебу без процентной нормы и, будучи принятыми в ученицы, таким образом, получают право жительства. Устав был представлен в Министерство внутренних дел, когда министром внутренних дел был назначен Столыпин, и был им немедленно утвержден. Вскоре в школе было от шестидесяти-семидесяти процентов евреек. Приезжали они в Саратов с сильным желанием учиться, быть полезными обществу, но бледные, изможденн ые и, конечно, без всяких средств.