Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Взоры государственных людей Португалии обращены были на евреев из России, где положение евреев с каждым днем ухудшалось, и где под влиянием министра юстиции Щегловитова готовился ритуальный процесс Бейлиса 415Привлечение энергичного, способного, промышленного народа в богатую малозаселенную Анголу все считали очень полезным. Все были убеждены, что живой еврейский народ внесет оживление в мертвое государство.

Я решил остаться в Лиссабоне и вызвать туда как президента ЕТО из Лондона, так и двух делегатов из Киева, для переговоров с португальским правительством. Спустя несколько дней, вследствие телеграммы, полученной им из Киева, приехал председатель швейцарского отделения ЕТО господин Рубинштейн. С Рубинштейном мы продолжили подготовительную работу.

Спустя некоторое время приехал сначала Йохельман 416из Киева, а потом Зангвилл из Лондона. Зангвилл привез письмо от министра иностранных дел Великобритании, сэра Эдуарда Грея, к английскому послу в Лиссабоне, о всемерном содействии.

Он произвел на меня чарующее впечатление своим добродушным юмором, милой рассеянностью и глубоким интересом к жизни русских евреев. Он всех очаровал, в том числе и семью Бенсауда. Маленькая еврейская община Лиссабона – всего 80 семейств, преимущественно выселенцы из Голландии, – всё время жила одной мыслью с нами: скорее увидеть переселение евреев в Португалию. Пребывание наше в Лиссабоне было для них праздником. После торжественного богослужения в прекрасной, хотя и маленькой, синагоге, построенной на одной из самых видных улиц, председатель общины устроил для нас субботнюю трапезу. На эту трапезу пришли некоторые военные, чиновники, адвокаты, члены парламента. Вопрос об уступке евреям Анголы должен был обсуждаться в парламенте. Вся делегация, в том числе, по настоянию Зангвилла, моя жена, пришли в парламент, когда заседание уже открылось. Дали знать президенту и он, прервав заседание, вышел, пригласил нас в кабинет, беседовал с нами, а затем мы сидели в ложе во время прений.

Отчеты о заседаниях в парламенте появлялись в печати, появлялись статьи, посвященные вопросу об Анголе, но в то же время вопрос стал осложняться.

Португальское правительство давало всевозможные льготы переселенцам-евреям, но оно боялось иметь дело с юридическим лицом, каким являлось ЕТО, правление которого находится в Лондоне под протекторатом Англии. Нужно заметить, что в то время Англия имела сильное влияние на Португалию и самую революцию приписывали «коварному Альбиону». Оппозиция в парламенте, не решаясь прямо обвинять Англию в намерении захватить Анголу при посредстве ЕТО, все-таки указывала, что в интересах Португалии предоставлять землю отдельным переселенцам, а не юридическим лицам, каким является ЕТО.

Для более подробного ознакомления нас с Анголой правительство вызвало тамошнего генерал-губернатора 417Зангвилл вел с ним подробные беседы, в некоторых участвовала вся делегация.

Несмотря на влияние английского посла, правительство в кардинальном вопросе не шло на большие уступки. Оно предлагало отдельным переселенцам, по рекомендации общественных организаций, отводить землю бесплатно, перевозить их с семействами и имуществом за счет казны в Анголу из Лиссабона, освобождать от воинской повинности, содействовать приобретению инвентаря и так далее, но с тем, чтобы договоры заключались с этими отдельными лицами, а не с организациями.

Зангвилл довольно оптимистично смотрел на это дело, полагал, что этот вопрос можно будет уладить, но предварительно следует послать комиссию в Анголу для обследования ее в медико-санитарном и агрономическом отношении.

Бенсауд взялся осведомлять Зангвилла о всех прениях, какие будут по этому вопросу в парламенте, а также и о статьях, какие будут появляться по этому же вопросу в печати. Проводив Зангвилла, Йохельмана и Рубинштейна, мы тоже уехали на пароходе в Гавр, а оттуда в Париж.

В Петербург мы вернулись в октябре того же, 1912-го года.

Ни одно из ограничений, ни одна репрессия так остро и так болезненно не отражались на еврействе в России, как усиливавшееся ограничение в праве пользоваться высшим образованием 418Что может быть тяжелее, нравственно чувствительнее, преграждения доступа к высшим знаниям, к науке? Интересна психология еврея, психология всего еврейского народа. Не будем касаться исторических причин. Евреи в большинстве материалисты. Сильно у них стремление к приобретению материальных благ. Но какое пренебрежение к этим благам, раз вопрос касается внутреннего «я», национального достоинства. Казалось бы, почему масса еврейской молодежи, не соблюдавшая никаких обрядов, не знавшая часто даже родного языка, – почему эта масса, хотя бы для внешности, не принимала православия, которое настежь открывало двери всех высших учебных заведений и сулило все земные блага. А между тем, юноши и молодые девушки терпели голод, холод, унижения, но оставались в стане угнетаемых, не переходили в стан угнетателей. При всей жажде к деньгам, в которой, правильно или неправильно, обвиняют евреев, наука, высшее знание ценилось у них выше денежного богатства. Неуч – «ам-огорец» (с иврита – необученный – Ред ) – считается по талмуду презренным, не человеком и не может рассчитывать на царство небесное. Вот на это самое драгоценное богатство евреев, на стремление к науке, правительство накладывало свою тяжелую руку, с каждым годом все сильнее и сильнее. Наиболее энергичные из молодежи, рассчитывая на свои силы, бежали за границу и, терпя всякие лишения, пробирались в тамошние высшие учебные заведения. В первое время заграничное студенчество и профессура снисходительно относились к такому наплыву, но с течением времени, на русских студентов-евреев стали косо смотреть.

Евреи-студенты на лекции являлись раньше всех, занимали лучшие места, ближе к профессорской кафедре.

Еврейская учащаяся молодежь скверно себя чувствовала на Западе. С местным обществом, туземным еврейством 419, эта молодежь не была знакома. Немецкий еврей смотрел на нее, как на нежелательный элемент, неблагонадежный, шумливый, неаккуратный. К стыду своему, это еврейство не старалось понять этих издерганных, несчастных юношей и девушек, часто голодавших, не имевших возможности одеваться так, как это нравилось немцам. Немецкие евреи (в этом отношении не отставали от них французские и швейцарские евреи) не желали видеть в этой молодежи жертву деспотизма, людей, которые вынуждены были бросать свою родину, скитаться по чужим странам, дабы иметь возможность учиться.

Западноевропейские евреи видели только казовую 420, внешнюю сторону еврейской молодежи, часто непривлекательную, но вполне объяснимую.