Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Фруга я давно знал. Когда он жил в Петербурге в 80-х годах, он записался, чтобы иметь право жительства, в лакеи к покойному Варшавскому. Когда я пришел к Фругу, он спал. Узнал я, что он вследствие болезни уже несколько месяцев не встает с постели. Познакомился я с его женой. Она хотела разбудить Фруга, но я воспротивился и ушел. В тот же день я получил от него письмо, в котором он высказывал сожаление по поводу несостоявшегося свидания. К моему большому огорчению, через два года, будучи на Кавказе, я узнал, что Фруг умер в крайней бедности, оставив семью без всяких средств к существованию. Я собрал несколько тысяч для образования фонда на издание его сочинений.

От Фруга я направился к Бялику. Необычайная скромность. Он, как в беседах со мной, так и на собраниях у Вейнштейна, высказывал свое горячее сочувствие к нашей задаче и обещал свое личное участие в этом деле.

Из Одессы мы уехали в Петербург, где должен был состояться съезд делегатов вновь открытых комитетов. На съезде были представители Москвы, Риги, Киева, Екатеринослава. За отъездом Винавера председательствовал Генрих Борисович Слиозберг. Заседания съезда происходили в доме М. А. Гинзбурга. Съезд, одобрив нашу деятельность, просил нас всех продолжать нашу работу, ручаясь за горячее сочувствие всего еврейского народа к нашему делу.

Из Петербурга я с женой поехал в Минск, с тем, чтобы оттуда ехать в Варшаву и Берлин.

Минск! Как много это слово говорит мне. Учился я в Мозырской гимназии Минской губернии. Минск был для нас столицей. Из Минска приезжали губернатор, окружной инспектор и другие власти. В Мозырской гимназии было много минчан, и моя первая платоническая любовь была связана с Минском.

Среди моих товарищей по классу самым интимным другом моим был Цукерман.

Он нам очень много говорил о своей кузине, показывал ее карточку. Я и все мои товарищи по классу (был я тогда в 4-м классе) влюбились заочно в его кузину, в особенности я пылал к ней пламенной любовью. Я всё мечтал побывать в Минске и увидеть ее.

В 1875 году я проездом был в Минске, виделся с Цукерманом, окончившим к тому времени Петербургскую медицинскую академию. Хотел я повидать и его кузину, но ее тогда в Минске не было. Так я ее и не увидел.

В Минске на вокзале нас встретили два старца, Г. Я. Сыркин и Д. М. Мей-чик 435.

Г. Я. Сыркин принялся энергично хлопотать об организации комитета: устроены были собрания, как в квартире Григория Яковлевича, так и на даче видного общественного местного деятеля Рогова. На этих собраниях обсуждалась программа нашей деятельности. Все более или менее видные общественные деятели Минска обещали свое содействие, а организацию подписки взял на себя Рогов. Я уехал в Варшаву, убежденный в успехе нашего дела в Минске.

Польские евреи всегда стояли в стороне от русского еврейства. Русских евреев, которых называют литваками 436, польские евреи не любят. Смотрели они на них, как истые поляки. Они видели в них представителей Московии, насаждающих русскую культуру, русский язык и все русское, которое так несимпатично не только христианам-полякам, но и польским евреям, этим «полякам Моисеева закона». Мне приходилось беседовать с некоторыми судьями поляками. Я старался выяснить причину бойкота, объявленного евреям со стороны поляков в Царстве Польском. В интимной беседе они объяснили мне роль русских евреев в Польше. «Самые лучшие из евреев – это наши враги», – сказали мне судьи, – «русские евреи, наводнившие Варшаву, Лодзь и другие крупные центры Польши, являются проводниками несимпатичной нам русской культуры и не понимают, что этим они творят злое дело по отношению к нам, к Польше». Беседовавшие со мною по этому вопросу удивлялись преданности русских евреев угнетавшей их России. «За что они любят Россию? Почему они увлекаются русской литературой? За погромы? Ведь ни один из русских писателей ни единым словом не обмолвился за человеческие права евреев. Сравните Пушкина и Мицкевича. Какие еврейские типы у Пушкина и у Мицкевича. А Толстой, – как реагировал на жестокости по отношению к евреям? – говорили поляки. Умел же Толстой возвысить голос в пользу духоборов.

В дальнейшей беседе, судьи-поляки указывали на следующие явления: «В Польше никогда не было еврейских погромов. До переселения русских евреев в Польшу мы шли рука об руку с нашими евреями. Последние принимали большое участие в нашем движении 1831-го и 1861-го годов, когда мы хотели сбросить с себя московское иго. С переселением же русских евреев, влияние их вредно отразилось на наших евреях и мы боремся теперь со всеми евреями Польши».

Таких же взглядов на роль евреев в Польше держались местные евреи – ассимиляторы, «поляки Моисеева закона». Общееврейские вопросы мало интересовали евреев в Польше, в особенности наш вопрос. Польские евреи ближе живут к Западной Европе. Своих детей им легче было посылать за границу, чем русским евреям, и поэтому наша идея не могла встретить у них такого сочувствия, как у евреев черты оседлости, и организовать комитеты в Польше было гораздо труднее, чем в других местах России.

Остановился я в гостинице «Полония». Там я имел возможность познакомиться и близко сойтись с выдающимися писателями: Шоломом-Алейхемом, Леоном Перецом, Эльяшевым 437и др. С Шоломом-Алейхемом (Рабиновичем) я раньше был знаком. Живя с ним в одной гостинице, мы часто встречались и проводили вместе время. К нашему делу он отнесся крайне сердечно, считая, что еврейский народ должен быть вооружен высшими знаниями, что без этого оружия он погибнет.

В Варшаве, как я сказал, я познакомился и с другим выдающимся писателем Леоном Перецом. Перец приходил часто к Шолому-Алейхему, у которого собирались все видные еврейские журналисты и писатели. Очень часто бывал известный критик доктор Эльяшев, Бал-Махшовес 438Бывая у Шолома Алейхема, Перец заходил к нам и мы очень с ним сблизились.

В 1915 году, во время мировой войны, мы в Лондоне узнали о смерти Переца. Мне пришлось в большом собрании в «Уайчепле» сказать о Переце несколько слов 439.

Все, что возможно было сделать в России за такой короткий срок, было сделано. Грандиозная задача, которую мы себе поставили, не могла, конечно, быть выполнена в первый же год. Главное было сделано. Заложен был фундамент. В крупных городах основаны были комитеты. Последние стали составлять анкеты для оканчивающих средние учебные заведения, а также собирать средства.

Я имел в виду на обратном пути из Западной Европы побывать в Вильно (ныне Вильнюс – ред .), посетить Кавказ, а также Сибирь по этому делу. Но предварительно необходимо было узнать, что сделано и, что можно было сделать по нашему вопросу на Западе. С такими широкими планами я оставил Россию и в июне 1914 года приехал в Берлин.