Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Среди оказавшихся в Германии после революции представителей политических группировок и партий, потерпевших крах в борьбе с большевиками, было много русских евреев – социал-демократы, меньшевики, монархисты, кадеты и др. Так, практически все меньшевики, которые находились в Берлине в 20-е годы, за исключением Б. Николаевского, были евреями, знали идиш, хотя и не идентифицировали себя с еврейством 449.

Вопрос об идентичности еврейских беженцев из России – один из самых сложных вопросов для создания портрета русско-еврейской эмиграции первой волны в Германии. Термин «русские евреи» вошел в обиход в Германии, как обозначение еврейских эмигрантов-выходцев из царской России в начале ХХ века. Высланный в 1922 г. из советской России Г. Я. Аронсон, общественный деятель ОРТ и активный соратник Тейтеля по работе в Союзе русских евреев в Германии, в своей статье «В борьбе за гражданские и национальные права» отмечал «обрусение», «слияние» с русским народом, «растворение» в качестве решающей тенденции в формировании русско-еврейской интеллигенции, а также существенное влияние идей просветительства на верхушку русского еврейства, шедших, главным образом, из среды немецкого еврейства» 450Здесь, конечно, имеется в виду не слияние с народом как таковое, а, скорее, акультуризация – культурная интеграция еврейства в среду русской интеллигенции как в крупных городах, так и в провинции. В этом контексте процессы, происходившие в кругах еврейской интеллигенции России и Германии, развиваясь с разной интенсивностью и временными разрывами, сходны и определяемы, именно как «культурная интеграция», или Akkulturation 451Свет знаний и культуры городов манил первое поколение русско-еврейской интеллигенции намного больше, чем трепетная лучина местечка.

Говоря об идентификации русского еврейства в эмиграции, Марк Раев, американский историограф русско-еврейского происхождения, в письме к автору этих строк писал: «…мне представляется, что среди эмигрантов из России после революции и Гражданской войны, главный признак был, скорее всего, религиозный. Многие совсем не были двуязычными, кое-кто из неверующих тоже считал себя евреем по происхождению, т.е. принимал идентитет, навязанный другими» 452Среди еврейских эмигрантов из России были как неверующие, так и евреи, принявшие христианство, и те, кто сохранил светское отношение к еврейским традициям семьи и народа. Здесь важно упомянуть и еще об одной характеристике, которую Марк Раев считал важной для идентификации русско-еврейских эмигрантов, прежде всего, как большой группы интеллигенции : «…Другие европейские страны не знали такой общественно-культурной «формации» и поэтому, несмотря на большую степень ассимиляции, не получали доброжелательного, встречного отклика от носителей национальных культур» 453Эта «формация» в 20-е годы ХХ века привнесла и сохранила на чужбине практически все культурные, просветительские и образовательные сообщества и институции, действующие в дореволюционной России. Одной из присущих ей черт было стремление сохранить русский язык и культуру. Другой – стремление сохранить общность социально-культурных связей, традицию солидарности и взаимопомощи, причем вне национальных ограничений. Присяжный поверенный или врач, коллекционирующий книги на иврите и идише, основавший в своем родном городе несколько библиотек, школу и пару приютов, любитель русского театра, завсегдатель философского кружка, член нескольких благотворительных обществ от Ковно до Санкт-Петербурга – таким мог быть портрет русско-еврейского эмигранта в Берлине.

Яков Тейтель в интервью берлинской газете «Руль» летом 1929 года отмечал: «С большим удовлетворением я вижу, какое важное значение уделяется русскому образованию в семьях пожилых беженцев. В Бреслау я познакомился с семьей, которая покинула Россию в 1905 г., они с большим интересом читают русскую классику. В семье лейпцигского меховщика 454мне с гордостью рассказывали, что старшая дочь знает русский, а младший сын начинает его учить» 455Большинство русских евреев, представителей просвещенной интеллигенции или предпринимательских слоев говорили на русском языке, многие знали французский и немецкий, идиш был популярен преимущественно у выходцев из местечек, иврит – у выходцев из религиозных семей. Русский язык еврейских эмигрантов также не характеризовался однородностью: одесский юмор, украинские диалекты и идишские обороты дополняли эмигрантский речевой колорит.

Массивный приток еврейских эмигрантов из России и восточной Европы в Берлин в начале ХХ века определил необходимость координации действий ведущими международными еврейскими организациями, деятельность которых до 1917 года была направлена на поддержку еврейства в России: в начале 1920-х годов они переносят свои представительства в Берлин в целях организации помощи еврейским беженцам. Среди них такие, как Общество по охране здоровья еврейского населения (ОЗЕ), Общество распространения труда между евреями (ОРТ), которое в 1921 г. в Берлине получило статус всемирной организации, а также представительства международных организаций вне Берлина, оказывающих консультативную поддержку либо прямое содействие беженцам – Общество распространения просвещения (ОПЕ), Еврейское колонизационное общество (ЕКО), «Alliance Israelite Universelle» (Всемирный еврейский альянс), Объединенный распределительный комитет американских фондов помощи евреям, пострадавшим от войны (JDS – Joint Distribution Committee). В 1923–1924 гг. в Берлине проходили заседания Исполнительного комитета Всемирной еврейской организации помощи, здесь был создан «Эмигдирект» (Объединенный еврейский комитет по эмиграции) и европейская штаб-квартира ХИАС – Еврейское американское общество содействия иммигрантам, т.е. все основные организации, принимаввшие участие в организации еврейской миграции внутри Европы, а также в США, Палестину и другие страны.

Несмотря на учреждение специальной представительской должности по делам беженцев при Лиге Наций, голоса за консолидацию внутри сообщества, и даже за самостоятельное, автономное представительство своих интересов, причем в меньшей степени политически, а в основном в интересах обслуживания беженской жизни и представительства ее интересов, были весьма слышны уже в первые годы эмиграции: « Беженство должно организовываться, создавать свои учреждения, отстаивать интересы, добиваться прав, устанавливать нужные прецеденты – по частям, по отдельным странам, перед отдельными учреждениями, пользуясь каждой местной коньюнктурой, <���…> связями и авторитетом » 456, – отмечая это, Григорий Ландау призывал к созданию « устойчивого остова беженского бытия ».