Елена Соломински - Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

В Берлине русские беженцы создали свои комитеты, кружки и объединения помощи – Общество помощи русским гражданам в Германии (создан изначально как Комитет, в 1916 г.). Объединение русских общественных беженских организаций Берлина, известное как «Объединение 1916 года», многочисленные образовательные и культурные сообщества. Как и в других эмиграционных центрах Европы, здесь возникли многочисленные землячества – объединения выходцев из городов России и множество профессиональных объединений эмигрантов – союзы инженеров, писателей, врачей, торгово-промышленных и финансовых деятелей, офицеров, присяжных поверенных и пр. Во многих общественных союзах и организациях, евреи из России были заметны своей активностью, занимали ключевые посты в руководстве.

Русско-еврейский Берлин – это, прежде всего, гигантский интеллектуальный массив ярких личностей и уникальных сообществ. Как и в дореволюционной России, так и в Германии многие представители еврейской интеллигенции активно действовали не в одной, а сразу в нескольких профессиональных или общественных организациях 457В Союзе русской присяжной адвокатуры в Берлине состояли Б. Л. Гершун, И. В. Гессен, В. А. Гольденберг, А. А. Гольденвейзер, Лев Зайцев, М. П. Кадиш, Г. А. Ландау, А. И. Лурье, Б. И. Элькин и др.; в Союзе русских врачей в Германии – женщина-врач Союза русских евреев Р. И. Зеликман, выдающийся психоаналитик М. Е. Эйтингон; в Союзе русских журналистов и литераторов в Берлине – писатель Саул Черняховский, издатель И. В. Гессен и др. 458В Русском научном институте в Берлине (в 1923–1935-х гг.) читали лекции литературный критик Ю. И. Айхенвальд, Л. Г. Барац, историк И. О. Левин, экономист Б. Д. Бруцкус, юрист А. И. Каминка, один из основоположников современной социологии Г. Д. Гурвич, юристы-правоведы братья Александр и Евгений Кулишеры 459Многие из них входили в состав Союза русских евреев Германии или активно участвовали в его деятельности.

Не удивительно, что разнообразное по происхождению, профессиональному составу, политическим взглядам эмигрантское сообщество производило сильное впечатление на новоприбывших: в октябре 1921 года Алексей Гольденвейзер, бывший киевский присяжный поверенный, восторженно описал свое впечатление от концерта русской музыки в Берлине: «<���…> Какое единственное в своем роде явление нынешняя эмиграция! Это ведь почти народное движение, захватившее самые широкие слои <���…>. Вся интеллигенция, вся наука, всё искусство трансплантированы на Запад » 460И горько резюмировал: « Нет сомнения в том, что они не привьются здесь. Они должны либо вскорости вернуться на родину, либо исчезнуть. Тяжелое, трудное положение – и унизительное, пассивно-страдательное » 461Похожее настроение резюмировали парижские «Последние новости»: « Из России ушла не маленькая кучка людей, группировавшихся вокруг опрокинутого жизнью мертвого принципа, ушел весь цвет страны <���…>. Это уже не эмиграция русских, а эмиграция России… » 462.

Первые годы эмиграции, вплоть до 1925-го, многие беженцы сохраняли надежду на падение власти большевиков и возвращение на родину, иные надеялись на переезд в другие страны. Их кочевая жизнь напоминала «русско-еврейский бивуак» 463, застрявший между мирами исчезнувшего прошлого и туманного будущего, мирами множества культур и языков – родного русского и языков Европы. Большинство из них утратили гражданство Российской империи, другие были лицами без гражданства с правом временного или бессрочного проживания в Германии. Само слово «беженец» («Flüchtling») было для многих символом передвижения и надежды на временность пребывания вдали от России, и движения дальше – вот только куда? Илья Эренбург так описал берлинскую жизнь тех лет: « Поздней осенью 1921 года <���…> я увидел Берлин. Немцы жили, как на вокзале, никто не знал, что приключится завтра <���…>. В Берлине 1921 года всё казалось иллюзорным <���…>. Маршруты трамваев были неизменными, но никто не знал маршрута истории. Катастрофа прикидывалась благополучием <���…>. Не знаю, сколько русских было в те годы в Берлине; наверно, очень много – на каждом шагу можно было услышать русскую речь » 464.

Русский Берлин расцвел яркими красками эмигрантского мира. Безудержная театральность жизни в нем соседствовала с безграничной бедностью, яркость воспоминаний прошлого с туманно-неопределенным будущим, восхищение вызывала филантропия одних и возмущение – безудержность разгула других. Я. Л. Тейтель отмечал: « Кутежи русских эмигрантов – это… преступление. Главным образом дискредитируют русскую эмиграцию своим поведением, так называемые нувориши, заполняющие все злачные места. Они <���…> знать не хотят, что тысячи беженцев мрут от голода и холода, но эти, видимо, решили во что бы то ни стало утонуть в шампанском » 465В Берлине буквально на одной улице всё было русским – от ресторана до похоронного бюро. Два десятка издательств, несколько банков, русские гимназии, киноиндустрия, танцевальные салоны. Выходили ежедневные газеты – «Голос России», «Грядущая Россия», «Накануне», «Наш век», «Руль», издатель которой Иосиф Гессен начал в Берлине публикацию многотомного «Архива русской революции». Город стал литературным центром русскоязычной эмиграции: в 1924 году, например, из 665 эмигрантских русских книг, журналов и сборников 337 вышли в Германии 466Литературные дебаты о прошлом, философские споры о будущем России и политические дискуссии о роли еврейства в революции заполняли емкое пространство русскоязычного беженства в Берлине, эмигрировавшего, прежде всего, глубоко внутрь своей культуры и в пласты своей памяти и долгое время хранившего нейтралитет к культурной жизни их нового места пребывания.

Это стремление оставаться «среди своих» («внутри себя») лишь усиливало разрыв между русскоязычной колонией и немецким обществом. Писатель Владимир Набоков так описал это время в романе «Память, говори» (1967): « В Берлине и в Париже, двух столицах изгнанничества, русские эмигранты создали компактные колонии, культурное содержание которых значительно превосходило средний показатель тех лишенных крепости иностранных сообществ, в среде которых они разместились. Внутри этих колоний они держались друг за друга <���…>. Жизнь в этих поселениях была настолько полной и напряженной, что эти русские «интеллигенты» <���…> не имели ни времени, ни причин обзаводиться какими-то связями вне своего круга» 467. Балы и концерты, кабаре, литературные и музыкальные вечера, научные дискуссии – всё было так или почти так, как в России до революции. Монархисты, кадеты, меньшивики, эсеры левые и эсеры правые, сторонники Керенского против сторонников Милюкова продолжили в Берлине свои сражения. « Этот “мир вчерашнего дня” встретился в Берлине – внетерриториально. Почти все знали друг друга по прошлым боям и политическим дебатам в царской России; по публикационным перепалкам, по конфликтам по выборам в Думу, борьбе с черносотенцами и неприятию режима большевиков » 468.