Александр Бендин - Михаил Муравьев-Виленский. Усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи

Что же касается сословия крестьян, то их роль в восстании, по подсчетам В. М. Зайцева, была незначительной. Из лиц этого сословия, принявших участие в восстании, бывшие помещичьи крестьяне составляли абсолютное меньшинство. По словам генерал-адъютанта Н. А. Крыжановского: «Крестьяне до такой степени ненавидели помещиков, что готовы были скорее передушить их, чем идти вместе с ними. Из крестьян не помещичьих пошли в мятеж преимущественно вольные, безземельные люди, батраки, работники, кутники, но весьма мало хозяев» [265].

Мнение генерала Крыжановского было подтверждено историком А. И. Миловидовым, который писал, что: «в период наиболее сильной польской агитации и вербовки повстанцев (январь и февраль 1863 г.) в банды шли преимущественно безземельные крестьяне и при том из Ковенской губернии» [266].

Ведущая роль, которую играло в восстании «первое сословие» империи, казалось, должна была служить для низших сословий социальной легитимацией происходивших вооруженных выступлений против власти российского монарха. Следовательно, пример дворянства должен был способствовать вовлечению в восстание бывших крепостных крестьян. Однако для Северо-Западного края с характерными для него отношениями польского колониального господства социальный авторитет «первого сословия» мог быть значим только для единоверной ему части католического крестьянства. И то, как выяснилось, безземельного, воспринявшего всерьез популистские обещания «красных» агитаторов.

Здесь следует обратить внимание на одну характерную деталь. Согласно традиции, которая под воздействием марксистско-ленинской идеологии сложилась в советской историографии, главное внимание исследователей восстания 1863 г. было обращено на выявление социального состава его участников. Особенно важным представлялось доказательство широкого участия в восстании крестьян, однодворцев, безземельной шляхты, а среди дворян — преобладание бедного и деклассированного дворянства [267].

Такой репрезентативный социологический материал активно использовался для доказательства ленинских положений о «революционной ситуации» 1861–1862 гг. и о «революционно-демократическом» характере и целях восстания, особенно на его завершающем этапе. Не забывался при этом и «национальный вопрос», который решался «революционными демократами» в борьбе «за равенство и свободу народов будущей Польши».

О ведущей роли в восстании «деклассированного дворянства» писала советский историк С. М. Самбук (Байкова): «Учащаяся молодежь, мелкое чиновничество, офицеры вели пропаганду среди крестьян, шли в повстанческие отряды. Они составили более 21 % всех участников восстания. Деклассированное дворянство, добывавшее средства к жизни трудом, являлось основной движущей силой восстания. На его долю приходилось более 70 % всех участников повстанческого движения и революционных организаций Белоруссии» [268]. Отсюда проистекала и неизбежная в таком случае марксистская критика непоследовательного и соглашательского поведения «белых», то есть дворян-помещиков, и апология вооруженной борьбы, которую вели «красные», или «деклассированное дворянство».

Однако не следует забывать, что и «белых», и «красных» лидеров восстания, несмотря на их расхождения в тактике и социальных программах, объединяла общая цель — установление власти польского государства на территории «забранного» Северо-Западного края и объединение его с освобожденной Польшей. Следовательно, речь шла о восстановлении колониального господства польского дворянского меньшинства (социальной элиты края) над русским крестьянским большинством, какие бы методы и риторика, — патриотическая, демократическая или популистская — при этом не использовались.

Следует особо отметить, что практически все участники восстания, и богатые, и бедные, были католиками по вероисповеданию. За популистскими лозунгами «деклассированного дворянства» пошли не столько «социально близкие» ему представители низших сословий, сколько «религиозно близкие» единоверцы-католики. Православное крестьянство, численно доминировавшее в крае, принять участие в иноверной «польской справе» не захотело. И для этого были серьезные основания — правовые и религиозные. В тех условиях поверить заманчивым обещаниям «красных» агитаторов о бесплатной земле и присоединиться к восстанию на деле означало изменить законному, единоверному царю и подчиниться подпольному польскому «правительству».

М. Н. Муравьев и А. Л. Потапов, располагавшие необходимой информацией и бывшие непосредственными участниками событий, были объективно правы, называя главным виновником восстания все польское дворянство и особенно его самую экономически влиятельную часть — помещиков.

Они справедливо указывали, что без деятельного участия этого ведущего «олигархического» слоя дворянства, восстание в крае не приняло бы столь опасных для государства размеров. Выходит, что любимое советскими историками «деклассированное дворянство», «социально близкие» и единоверные ему шляхта, разночинцы, мещане и люмпенизированные крестьяне играли в этом восстании роль колониальной пехоты , которая боролась за политические интересы всего дворянского сословия «польского происхождения».

Поэтому восстание 1863 г. в Северо-Западном крае правомерно рассматривать как попытку колониального реванша, предпринятого радикально настроенным дворянством, шляхтой и римско-католическим духовенством. Пропагандистская мобилизация повстанцев в этом регионе проходила под знаменами польской независимости, социального популизма и защиты католической веры. Объектом политической и религиозной ненависти стал пропагандистский образ врага — «москаля» — с характерными для него русофобскими и «схизматическими» коннотациями.

Таким образом, польский ирредентизм, взяв на вооружение новые методы борьбы, принял форму вооруженного восстания, направленного на отторжение от России Литвы, Белоруссии и части Малороссии. Указанный поворот событий коренным образом изменил политическую ситуацию в крае и отношение к действиям повстанцев со стороны правительства, российского общества и подавляющего большинства местного населения. С позиции этих вовлеченных в события сил, восстание воспринималось как вооруженный мятеж польских сепаратистов, который угрожал не только границам Российского государства, но и свободе, безопасности и православной вере русского народа (белорусов и малороссов), проживающего на его западных окраинах [269].

Политические радикалы Царства Польского, заявляя об освободительном характере своей вооруженной борьбы против российского господства, претендовали на выражение воли всего польского народа. Как показали дальнейшие события, претензии эти не имели под собой реальных политических оснований. Еще менее основательными были аналогичные политические амбиции польских пропагандистов Северо-Западного края. В этом регионе восставшие ксендзы и дворяне «польского происхождения», борясь против власти российского монарха, ставили своей целью отрыв от России ее западных окраин, население которых, за исключением Ковенской и части Виленской губернии, было по преимуществу русским и православным.