Александр Бендин - Михаил Муравьев-Виленский. Усмиритель и реформатор Северо-Западного края Российской империи

Данное обстоятельство являлось особенно важным, так как белорусская крестьянская культура была устной. Образовательные реформы М. Н. Муравьева и его соратников — попечителей Виленского учебного округа — вводили эту устную традицию в пространство общерусской письменной культуры. В тоже время церковно-славянский язык стал изучаться как богослужебный язык Русской Православной церкви, который был необходим для понимания церковных служб [455].

Правительство разрешило издавать литературу на белорусском наречии, но использовать при этом кириллицу, а не латиницу, чтобы не допустить «полонизации» белорусского наречия и отрыва его от общерусского литературного языка и русской культуры. В условиях, когда на территории Северо-Западного края противостояли друг другу два главных проекта этнокультурного строительства — русский и польский, конкурентоспособным и социально престижным по отношению к польскому языку мог быть только русский. Он изучался и распространялся не только как государственный, но и как социально престижный язык высокой дворянской культуры [456].

Реформы в области народного просвещения должны были стать убедительным ответом не только на вызов польского сепаратизма, но и практической реакцией на внешнеполитическое давление и традиционные обвинения России в культурной отсталости. Один из сотрудников М. Н. Муравьева писал в связи с этим: «Все иностранные газеты были наполнены возгласами и сожалениями о поляках, мужественно гибнущих за отечество; нас называли варварами и монголами и предлагали нам убраться подальше на Восток, где наше истинное призвание, и уступить место польской цивилизации» [457].

Вооруженная попытка реализации польского имперского проекта по воссоединению «домашних» колоний — Северо-Западного и Юго-Западного края с «митрополией» — Царством Польским имела негативные последствия для судеб польского языка и польской культуры. Политический радикализм польской шляхты и части католического духовенства поставили перед Муравьевым вопрос о политической опасности, вытекающей из процессов полонизации непольских этнических групп Северо-Западного края и распространения польской культуры. Кроме того, практика уступок в области образования, культуры и веротерпимости, сделанных польской ирреденте накануне восстания, показала ему свою явную политическую ошибочность [458].

Одна из главных политических целей, которую ставил перед собой М. Н. Муравьев, формулировалась как решительная борьба с «польской пропагандой». В этой связи польский язык оценивался как политически опасный инструмент этнокультурной ассимиляции непольского населения и развития в крае «чуждого» ему «польского элемента». Вопрос о судьбах польского языка оказался тесно связанным с принципиальным поворотом в региональной имперской политике, который осуществил М. Н. Муравьев.

В своей «Записке» от 14 мая 1864 г. виленский генерал-губернатор призвал правительство «сознать прежние ошибки в управлении Северо-Западным краем, признать его окончательно русским, составляющим древнее достояние России, постановив непременным правилом, чтобы в крае отнюдь не было допускаемо ни малейших признаков польской пропаганды и, приняв деятельные меры к подавлению пришлого польского элемента и к окончательному восстановлению русской народности, отнюдь не дозволяя уклоняться от принятой в сем отношении системы» [459].

Новый политический курс предусматривал своеобразную культурную реконкисту, призванную с помощью административных мер оттеснить на периферию общественной жизни доминировавшую в крае социально престижную польскую культуру [460]. Культурная реконкиста началась с принятия дискриминационных мер в отношении польского языка колониальной элиты края. Циркуляр, изданный М. Н. Муравьевым 21 марта 1864 г., запрещал его употребление во всех публичных местах, государственных и общественных учреждениях, на улицах, в гостиницах, буфетах, кондитерских, магазинах и тому подобных заведениях и в частных случаях, за исключением разговоров в домашнем и семейном быту [461].

Затем, в марте 1864 г., последовало распоряжение главного начальника края о закрытии польских публичных библиотек. М. Н. Муравьев считал, что они служат целям «распространения в крае польского влияния и подавления здесь русской народности» [462].

Следует отметить, что твердое убеждение М. Н. Муравьева в том, что край этот «искони русский и православный», основывалось на глубоком знании его истории, полученном от чтения трудов Н. М. Карамзина и Н. Н. Бантыш-Каменского. Опора на русскую историю края являлась одним из ведущих идейных мотивов его административной и политической деятельности [463]. Муравьев считал необходимым вернуть краю его исторический русский облик, искаженный в результате длительной польско-католической экспансии и «нашего неумения распоряжаться» [464].

Дело было не только в необходимости идейно-исторического и нравственного обоснования справедливости борьбы за Северо-Западный край против польских притязаний — идейных, культурных и военных. Нужно было ясное понимание целей политики в отношении главной опоры правительства в крае — православного духовенства и его паствы. При этом требовалось учитывать особенности сложившейся в крае этноконфессиональной ситуации.

Процесс ополячения белорусского католического крестьянства, происходивший с помощью костела, способствовал сокращению культурной дистанции между между ним и колониальной элитой края. Постепенно, на протяжении поколений, крестьяне-католики приобретали польскую этничность своих угнетателей-единоверцев, расширяя тем самым социальную базу польского ирредентизма и сепаратизма. М. Н. Муравьев не считал целесообразным бороться с этническим характером польского костела, рассчитывая держать его в повиновении с помощью всеобъемлющего административного надзора и строгого соблюдения законодательства о веротерпимости. Свою сопричастность к русскому народу белорусы-католики должны были осознавать, в первую очередь, с помощью создаваемой системы народного просвещения и посредством созидательной деятельности новой русской администрации края.

Иного подхода требовало к себе православное духовенство и миряне. В период колониального господства польской элиты православное духовенство и миряне, включая бывших униатов, испытали на себе сильное влияние польской культуры. Вот как писал об этом митрополит Литовский Иосиф Семашко: «Несколько веков русский народ здешней страны находился под игом Польши. В это время не только лишили было его древнего православия посредством унии, но и покусились на родной его русский язык. С сей целью учили этот народ, по мере возможности, молиться на польском языке и, с течением времени, не только особые личности, преимущественно грамотные, но целые приходы и округи, по разным местностям, забыли родные свои ежедневные молитвы и стали употреблять молитвы на польском языке. … На всем пространстве нынешней Литовской епархии тридцать лет тому назад, все духовенство это говорило на польском языке и вовсе не знало языка русского. Теперь, благодарение Господу, оно не только возвратилось на лоно матери своей — православной церкви, — но и воспитываясь в своих училищах и семинариях, изучило также и стало употреблять русский язык отцов своих» [465].