Луи-Адольф Тьер - История Французской революции. Том 2 [litres]

К этим почитательницам Робеспьера примкнула некая недавно основанная странная и нелепая секта. Когда отменяются существующие вероисповедания, особенно плодятся секты, потому что потребность веровать ищет новой пищи вместо отнятой старой. Некая старуха по имени Катрин Тео, мозг которой повредился от заключения в Бастилии, объявила себя Богоматерью, возвестила о скором явлении нового Мессии и уверяла, что тогда для избранных начнется вечная жизнь. Эти избранные должны распространять свою веру всеми средствами и истреблять врагов истинного Бога. Монах-картезианец Дом Жерль, игравший некоторую роль при Учредительном собрании, стал в этой секте пророком. Робеспьер тоже попал в пророки, удостоившись этой чести, вероятно, за то, что исповедовал деизм. Катрин Тео называла его своим возлюбленным сыном, а посвященные смотрели на него с благоговением и видели в нем сверхъестественное существо, призванное иметь высокую и таинственную судьбу.

Робеспьер, вероятно, знал об этих глупостях и если и не принимал в них участия, однако находил в сообщениях о них некоторое удовольствие. Достоверно то, что он оказывал Дому Жерлю протекцию, часто принимал его у себя и выдал ему подписанное собственноручно свидетельство о гражданской благонадежности, чтобы избавить от преследований одного из революционных комитетов.

Секта имела свои особые обряды и собиралась у Катрин Тео в одном из глухих парижских кварталов близ Пантеона. Там совершались посвящения – в присутствии самой Катрин, Дома Жерля и главных членов секты. Она начинала приобретать известность, и в обществе знали, что Робеспьер считается у нее пророком. Таким образом, все точно сговорились возвеличивать и компрометировать его.

Особенно между товарищами Робеспьера начинались неудовольствия и зависть. Уже возникали раздоры – и это было вполне естественно, потому что власть комитета окончательно упрочилась, стало быть, наступила пора соперничества между его членами. Комитет распался на несколько отдельных групп. После смерти Эро де Сешеля из двенадцати членов остались одиннадцать, Жанбон Сент-Андре и Приёр из Марны всё еще находились в разъездах; Карно занимался исключительно войной, Приёр из Кот-д’Ора – запасами, Робер Ленде – продовольствием. Этих последних прозвали экспертами. Они не вмешивались ни в политику, ни в раздоры.

Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст сблизились между собой. Какое-то превосходство в уме и манерах, высокое мнение о самих себе и презрение к остальным товарищам заставили их объединиться в особую группу; их прозвали надменными. Барер в их глазах был слабым, малодушным созданием, умевшим легко применяться к обстоятельствам и всем служить, Колло д’Эрбуа был всего лишь клубным декламатором, а Бийо-Варенн – человеком с посредственным, мрачным и завистливым умом. Эти трое не прощали своим коллегам затаенного презрения. Барер не смел высказываться, но Колло, а в особенности Бийо вследствие неукротимого характера не могли скрыть закипавшую в них ненависть. Они старались опереться на своих товарищей и склонить их на свою сторону. Они могли надеяться на поддержку и со стороны Комитета общественной безопасности, которому начинало надоедать верховенство Комитета общественного спасения. Прикованный к чисто полицейской части и контролируемый в своей деятельности коллегами, Комитет общественной безопасности с нетерпением переносил эту зависимость. Самые жестокие члены комитета – Амар, Вадье, Вулан и Жато – были более всех расположены стряхнуть ее с себя.

Следовательно, недовольные из обоих комитетов могли сговориться и сделаться опасными для Робеспьера, Кутона и Сен-Жюста. Нельзя не признать, что распри начались из-за ужаленной гордости и из зависти, а не из-за политических разногласий, потому что Бийо-Варенн, Колло д’Эрбуа или Жато как революционеры были не менее неутомимы, чем трое их противников.

Одно обстоятельство еще более восстановило Комитет общественной безопасности против соперников. Поступало множество жалоб на аресты, постоянно увеличивавшиеся в числе и нередко несправедливые, так как были арестованы много деятелей, известных как пламенные патриоты; были также жалобы на грабежи и притеснения, совершаемые бесчисленными агентами, которым Комитет общественной безопасности передал часть своей власти. Робеспьер, Сен-Жтост и Кутон, не смея ни упразднить комитет, ни потребовать обновления его личного состава, придумали устроить полицейское отделение в самом Комитете общественного спасения. Это значило, не упраздняя Комитета общественной безопасности, посягнуть на его атрибуты и фактически лишить его власти. Начальником этого отделения предполагалось назначить Сен-Жюста, но его опять отозвали к армиям, и место это занял Робеспьер. Полицейское отделение освобождало лиц, арестованных по приказу Комитета общественной безопасности, а этот комитет платил тем же своим соперникам. Такое смешение должностей привело к открытой ссоре. Слух этот быстро разнесся, и, несмотря на тайну, окружавшую все действия правительства, скоро стало известно, что члены его не в ладах между собою.

Другие неприятности, не менее опасного свойства, возникли в Конвенте. Он всё еще вел себя весьма покорно, но несколько членов начинали бояться за себя, и опасность придавала им некоторую смелость. Это были старые друзья Дантона, скомпрометированные своей близостью с ним; в качестве остатков партии снисходительных им приходилось иногда выслушивать угрозы. Одни не совсем честно исполняли свои обязанности, другие не одобряли ежедневно усугублявшихся строгостей. Более всех из них был скомпрометирован Тальен. Про него говорили, что он нечестно наживался в коммуне, потом в Бордо, где был комиссаром, и что в этом последнем городе он смягчился, поддавшись обольщениям молодой женщины, красавицы, которая приехала с ним в Париж и недавно была брошена в темницу.

После Тальена называли Бурдона, депутата Уазы, скомпрометированного своей борьбой с сомюрской партией и исключенного из Клуба якобинцев в одно время с Фабром, Камиллом Демуленом и Филиппо. Называли еще Тюрио, тоже исключенного из якобинцев; Лежандра, которому, несмотря на его ежедневное раболепство, не забывали его дружбу с Дантоном; наконец, Фрерона, Барраса, Лекуэнтра, Паниса и других. Это личное беспокойство действовало заразительно, число недовольных росло с каждым днем, и депутаты уже готовы были присоединиться к тем членам того или другого комитета, которые подали бы им руку.

Восьмого июня (20 прериаля) наступил день, назначенный для празднества в честь Всевышнего. Заранее надо было избрать президента; Конвент единодушно избрал Робеспьера. Ему отводилась в торжестве первая роль. Товарищи льстили ему и старались умилостивить почестями.