Юлиан Шульмейстер - Расплата

— Паук!

Паук! — Вспоминается Якобу отвратительный фашистский ублюдок и карантин — площадь, окруженная колючим забором, истоптанная многими тысячами идущих на смерть. Жажда мучила больше, чем голод. Как-то наткнулся на трухлявые доски, прикрывавшие неглубокую яму. На дне — смешанная с грязью вода. Лег на край ямы, кое-как дотянулся до воды, напился и заметил поблизости детскую ванночку. Вахманы иногда разрешали заносить в карантин горшки и другие предметы ухода за детьми. Подозвал какого-то парня, наполнили ванночку, понесли к лежащим поблизости узникам. Те повскакивали, окружили: каждому хочется пить.

— В очередь! — командует Якоб. — Всем хватит, еще принесем.

Забыли об опасности: перед глазами вода. Вдруг на головы посыпались удары плети и матерная брань, к ванночке подходит Мисюра:

— Это кто допустил безобразие? — выясняет без злости.

— Людям принесли пить! — объясняет Якоб.

— Где взял воду?

— Рядом, из ямы.

Какой-то узник не выдержал, наклонился к ванночке, зачерпнул пригоршней, стал с жадностью пить.

Приложил Мисюра к плечу винтовку и выстрелил. Бьется в агонии узник. Мисюра поставил ногу на ванночку, спрашивает у оцепеневшей толпы:

— Кто еще хочет пить? — переждал, переспрашивает: — Нет желающих?

Нагнувшись, перевернул ванночку. Огрел плетью Якоба, скомандовал:

— Веди к своему колодцу.

Мисюра осмотрел яму, принес лопату, приказал засыпать. Бросает Якоб землю в мутную воду, из глаз текут слезы.

— Теперь на том свете напьетесь! — обещает Мисюра.

И Данута вспоминает Мисюру. В тот памятный день шарфюрер Гайне пришел в женскую зону, выбрал самую истощенную женщину и коротко приказал:

— Танцуй шимми!

— Я не умею танцевать шимми! — испугалась женщина.

— Шимми не знаешь? — удивляется Гайне. — Так уж и быть, танцуй польку.

— Я совсем не умею танцевать, — трясется обтянутый кожей скелет.

— Танцевать! — бьет Гайне кулаком в висок.

Женщина упала замертво, Гайне перед трупом паясничает:

— Зачем меня волновала? Почему не выполнила мою просьбу?

За Гайне тенью стоит Мисюра, поддакивает:

— Не понимает эта сволота человеческого обращения, с ними один разговор — кулак или палка!

Почему запомнился этот обыденный для лагеря случай? Мисюра показался отвратительней эсэсовского убийцы. Гайне не скрывал своего презрения к вахманам — «неполноценным людишкам», нередко издевался над ними. А Мисюра угодничал перед немцем, унижался. Использовал любую возможность, чтобы выслужиться. Вспоминается, как перед утренним построением шарфюрер Гайне остановил одного из тысяч, снующих в предрассветной темноте.

— Почему не приветствуешь?

— Виноват… темно… не увидел, — заикается узник.

Приподнял Гайне висящий на плече автомат и выстрелил в голову.

— Теперь будешь внимательней!

За спиной Гайне раздался льстивый голос Мисюры:

— Не понимают человеческого обращения. Будь моя воля, всех бы их!

Ничего не ответил Гайне, остановил еще одного;

— Почему не приветствуешь?

И снова голос Мисюры:

— Не желают признавать дисциплину. Я бы их!

Таков был Паук, как его не запомнить…

Разложила Леся приборы, поставила угощение. Сели за стол, но не могут успокоиться: Мисюра разбередил старые раны.

— Дался вам этот Мисюра, — досадует Леся. — Мало там было таких подлецов!

— Хватало! — соглашается Эдмунд. — Однако этот долго благоденствовал. А тогда, в сорок третьем, когда нас грузили в эшелон на Белзец, чуть меня не прикончил.

— Когда мы повстречались в лесу? — вспоминает Леся.

— Тогда. Помнишь, я рассказывал, как на станции Клепаров приказали раздеться, а я попытался пронести в вагон одежду и нож. Обнаружили. Сушко не пускает в вагон, бьет, а Прикидько, Дриночкин и Мисюра плетьми гонят к вагону. Упал, Мисюра уже вскинул винтовку, но Сушко захотелось продолжить забаву. Только это спасло.

Спасло! Вспоминается Кону, как нес обратно одежду под конвоем Прикидько, а тот лупил плетью: шаг и удар, шаг и удар. Так и дошли до рядов из одежды, оставшейся на станции, так и назад шагали к вагону.

— Предложим, чтобы нас допросили, — обращается Якоб к Дануте.

Полковнику Макарову вспоминается Львов июля 1944 года. По улицам, простреливаемым снарядами, пулеметными и автоматными очередями, группа чекистов прорвалась на улицу Пельчинского, в помещение гестапо. В тот памятный день они обнаружили в документах гестаповских сейфов сведения о палачах Львовщины и сотнях тысяч замученных. Он, лейтенант, не думал тогда, что расследование фашистских преступлений станет делом всей его жизни. Снова и снова вглядывается в фотографии из сейфов гестапо, с них начинает каждое новое дело.

Есть следователи-психологи, есть аналитики. Какое качество важнее для следователя? У каждого свой характер, свои житейские и профессиональные навыки, свой подход к следствию. По характеру и даже по внешнему виду Алексей Петрович Харитоненко, отважный разведчик Великой Отечественной, похож на бухгалтера. Невысокий, худощавый, с идеальным пробором, начищенный и наглаженный, никогда не повысит голос, будто недоступен страстям. Когда обвиняемый начинает нагромождать одну ложь на другую, похвалит: «До чего же хорошо у вас получается, но…» После «но» начинается скрупулезный анализ придуманной преступником версии, и она на глазах превращается в несусветную чушь. Харитоненко — аналитик и этим оружием не раз побеждал. Он, Макаров, скорее психолог, его путь к победе иной. Конечно, психолог тоже анализирует доказательства, но это лишь взрывчатка снаряда, психологического снаряда. Так начал и дело Мисюры. Предъявление дактилоскопической и других экспертиз явилось подготовкой к атаке. Решил успех психологический взрыв — встреча Мисюры с братом Иваном и его женой Марией Васильевной. И все же для этого дела необходим аналитик. Много лет прошло от совершенных во время войны злодеяний, слишком усложнился розыск преступников и доказательств вины. Нужен титанический труд, чтоб найти очевидца данного преступления среди злодеяний, составлявших повседневность фашистского лагеря смерти. Не меньше труда требуется и для того, чтобы за показной жизнью, которой прикрылся предатель, установить его настоящее лицо. Все это так, но труд аналитика может не дать окончательного результата без вклада психолога.

Полковник Макаров возвращается в прошлое, перечитывает акт Чрезвычайной комиссии, расследовавшей фашистские зверства на Львовщине, как будто снова вместе с членами комиссии проходит на территорию Яновского лагеря. Тянутся постовые вышки, колючая проволока и ряды вросших в землю склепов-бараков.