Юлиан Шульмейстер - Расплата

В лагерь прибыл не один — в команде из двадцати пленных. Начал с того, что втерся в доверие к лагернику Ромке Марченко, стал подбивать на побег. Ромка отмалчивался. Но когда сказал с видом отчаяния, что убежит один, получилось как ожидал: раскрылся Ромка, сообщил, что лагерные подпольщики готовят побег, надо запастись терпением. Вскоре Ромка свел с одним доходягой, тот устроил допрос. Ничего, отбрехался. Однако доходяга больше ни с кем не знакомил, а побег все откладывался. Ромка объяснил, будто что-то неладно у подпольщиков Золочева. Наконец узнал долгожданную новость — ночь, на которую назначен побег. Как и было условлено, через тайник предупредил Якушева. Не получился побег — кого схватили гестаповцы, кого на месте убили. Ехал во Львов именинником, но Битнер встретил ушатом холодной воды:

— За усердие спасибо, а двести гектаров придется еще зарабатывать: надо было дать штаб подпольщиков лагеря.

Так и не понял, о каком штабе толковал Битнер, если всех захватили или прикончили. Одно было ясно: немцы требовали еще на них поработать. Что ж, за двести гектаров можно постараться. Но дела у немцев шли все хуже и хуже, так и пропали обещанные гектары. Черт с ними, с гектарами! Главное — что сказать следователю? Придется признать, что отправился в Золочев по заданию Битнераг но… Вот в этом «но» и вся загвоздка. Мог же поехать, чтобы обмануть Битнера и бежать вместе с пленными. Насмотрелся, мол, как немцы измываются над украинцами и русскими, решил воевать против них. Не его вина, что не получился побег, сам из-за этого пострадал. А виновника ищите, он загубил и его, Прикидькину, жизнь.

— Обвиняемый Мисюра! Следствием установлено ваше участие в реализации неучтенных товаров, изготовленных на львовской ткацко-трикотажной фабрике в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов. Желаете дать показания?

— Гражданин следователь, неужели вы думаете, что я не читал газет.

— Наверное читали, вы же были сознательный и активный.

Будто не замечая иронии, отвечает с ухмылкой:

— Если верить советской прессе, а я ей верю, все изготовители и расхитители левых товаров были установлены, предстали перед судом и почти все расстреляны. Это поле уже порослр быльем.

Почему Мисюра ведет себя так нагло? Уверен, что нет свидетелей, что все, с кем был связан, расстреляны? Та же ошибка, что и в начале следствия.

Впрочем, Мисюра только симулирует наглость. Давно учуял беду. Как же было не учуять, если изъяты такие ценности, выплыли Стецив и Карманов, допрашивали об Айзенберге. И не дают покоя обнаруженные при обыске блокноты. Убил бы Машку за то, что так вляпалась!

— Я вас, обвиняемый, так понял: раз вовремя не привлекли по трикотажному делу, значит, это с воза упало и ^безвозвратно пропало.

— Считайте, что так!

— Ошибаетесь, Мисюра. Не раз могли убедиться, что упавшее с воза у нас не теряется. Знаю, на слово не верите, придется предъявить очередного слона.

Мисюра внутренне настораживается, продолжая сидеть с безразличным видом. С кем будет очередная очная ставка? Вспоминается второй или третий допрос, его рассуждения о подозрениях и доказательствах, о тысяче крыс, из которых не изготовить слона. У Харитоненко пока не видно крыс, выставляет одних слонов. Неужели и сейчас?

Открылась дверь, в кабинет заходит Мария — похудевшая, поблекшая, небрежно одетая; позади часовой.

Села Мария Петровна на табурет, смотрит на мужа сквозь слезы, вся во власти отчаяния: «Коля, до чего же тебя довели — жалкая копия прежнего. Страшно подумать, что теперь будет. И ничего нельзя сделать, сидим в мышеловке. Могла б — удавилась бы, но и на это нет сил».

— В каких вы взаимоотношениях? — выясняет Харитоненко, глядя на угнетенную чету.

— Жена! — угрюмо отвечает Мисюра.

— Мой муж! — плачет Мария Петровна.

— Обвиняемая Мисюра, каково содержание обнаруженных в вашей квартире блокнотов?

Обвиняемая! Все ясно… Неужели раскололи дуреху? На чем купили? Эх, Мария! Доверился тебе, а ты оказалась обыкновенной бабой…

Рыдает Мария Петровна, утирает слезы, сморкается. Налил Харитоненко из графина воды, подвигает стакан:

— Успокойтесь, Мария Петровна. Надо было раньше сокрушаться, теперь поздно.

Выпила Мария Петровна воды, виновато взглянула на гмужа, тяжко вздохнула:

— В блокнотах я вела учет левых товаров, которые доставляли в наш райунивермаг снабженец ткацко-трикотажной фабрики Айзенберг и экспедитор Клячко. Даты в блокноте означают время доставки товара, буквы — вид продукции, цифры — количество предметов. Периодически я и Айзенберг сверяли учет, после этого рассчитывались. Завоз левых товаров начался еще до Николая Ивановича, это я втянула его в грязное дело.

— Маша, опомнись, что ты говоришь! — не выдерживает Мисюра.

— Коленька, нет выхода. Надо рассказать правду.

У Мисюры растерянный вид. Мария на чепуху бы не клюнула. Чем прижали, зачем все берет на себя?

— Гражданин следователь! Моя жена в невменяемом состоянии, а вы выбиваете показания, вот и наплела эти сказки. Она больной человек, нуждается в лечении. Выздоровеет — тогда и допрашивайте.

— Гражданка Мисюра, вы можете давать показания?

— Коленька, миленький, они до всего докопались!

— Дура! До чего докопались? — теряет выдержку Мисюра.

— Обвиняемый Мисюра, не стоит так себя вести и срывать очную ставку. Неужели не хотите узнать, до чего мы докопались?

— Интересно послушать, — Мисюра пытается взять себя в руки.

— Вот и прекрасно! Тогда помогу Марии Петровне. В свое время при аресте Айзенберга на чердаке его дома из тайника было изъято пять толстых тетрадей в черных коленкоровых обложках — его бухгалтерия. Все магазины, в которые завозились левые товары, были зашифрованы, и почти все на следствии расшифрованы. Вам повезло: Айзенберг давал так называемые чистосердечные показания после того, как его изобличили неопровержимыми доказательствами. Ваш раздел айзенберговской бухгалтерии значился под буквой «П», он утверждал, что речь идет о Пашко, умершем завмаге из Рудок. Проданные Пашко товары Айзенберг зашифровал буквой «X», на допросах списал на приезжих грузин, так и не установленных следствием. Вот такая, Николай Иванович, получилась история.

— Веселая история! Значит, теперь пришел Айзенберг с того света и рассказал, как надо правильно расшифровывать букву «П»?

— Клячко, сволочь, продал! — зло бросает Мария Петровна.

— Почему надо верить Клячко, а не мне, и для этого путать несчастную женщину? — недоумевает Мисюра.

— Клячко надо верить потому, что учет Айзенберга под литерой «П» и учет вашей жены Марии Петровны совпали по датам, номенклатуре и количеству товаров. Познакомьтесь с актом бухгалтерской экспертизы, — протягивает Харитоненко многостраничное заключение.