Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

Один из тункинских ссыльных – ксендз Фердинанд Стульгиньский из Жмудзи был «увековечен» известным писателем Юзефом Вейсенгофом в романе «Соболь и панна. Охотничий цикл», изданном в Варшаве в 1911 году. Он выведен там под именем приходского священника из Анталепте в Литовском генерал-губернаторстве, «страстного охотника и отличного товарища». Стульгиньский действительно был приходским священником в Оникшты в Жмудзи, действительно был страстным охотником – в Сибири он тоже часто охотился в тайге близ Усолья, где отбывал менее суровую каторгу на солеварнях, а от работы там можно было увильнуть, купив себе за деньги «заместителя».

В последние десятилетия в разных регионах Польши, в так называемых «малых отчизнах», распространяется информация о многих упоминаемых в данной книге духовных лицах. Так, имена Чаевича, Гаргилевича, Матрася, Помирского, Кероньского, Куляшиньского, Секежиньского и Валентия Пайдовского (латеранский каноник из Красника) и других тункинских изгнанников встречаются в историях приходов, местностей, семейных генеалогических древах и т. д. Их можно обнаружить в региональных изданиях и, особенно, в Интернете: в «Википедии» и на сайтах гмин, приходов, епархий, а также на частных порталах. Именем ксендза Людвика Чаевича названа улица в Пясечно под Варшавой, памятник ксендзу Станиславу Матрасю стоит на рыночной площади в Кшешове на Сане, а ксендзу Юзефу Щепаньскому – возле костела в Высоком Коле.

С памятником Матрасю связана интересная история, которую стоит здесь привести. В XIX столетии в Кшешове был поставлен невысокий обелиск в честь царя Александра II, при котором вспыхнуло Январское восстание и согласно решению которого тысячи поляков отправились в сибирскую ссылку. До начала Первой мировой войны существовала традиция в день рождения царя опрокидывать у памятника рюмку водки и вспоминать «благодетеля», даровавшего крепостным землю. В возрожденной Польше обелиск «освободили» от царя, и он стоял бесхозным вплоть до тридцатых годов, когда сменил хозяина – жители Кшешова поместили на него портрет умершего в 1935 году Юзефа Пилсудского. Во время оккупации портрет уничтожили немцы. Свободный памятник в не совсем свободной народной Польше заняли новые герои, идолы политической системы, называемые местными жителями «марксами»: профили Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. После 1989 года кто-то ночью, тайком, снял «марксов» с обелиска. Очищенный от идеологического бремени, он простоял ничейным еще более десяти лет. В 2004 году общественность города решила даровать памятнику нового хозяина.

Теперь он хранит память о нескольких поколениях жителей Кшешова, сражавшихся за свободную Польшу, о сибирских ссыльных, в том числе, о названном по имени ксендзе Матрасе. Надпись на медной табличке гласит: «Памяти ксендза Станислава Матрася и жителей Кшешова, сосланных в Сибирь в 1863 году за участие в Январском восстании, и последующим поколениям, сражавшимся за свободную Польшу. Гмина Кшешов, 11.09.2004». Это символическая, спустя годы, победа польского ссыльного Матрася над правителем Российской империи.

Исследуя судьбы католических священников в контексте польского изгнанничества периода после Январского восстания, можно и, вероятно, нужно отметить различие судеб священнослужителей и массы загнанных в Российскую империю светских лиц. Хотя ксендзы постоянно жаловались на свою жизнь, чаще всего именно им оказывалась помощь, и многие из них в материальном отношении жили лучше, чем обычные ссыльные (не шляхта). Однако это не избавило их от страданий, болезней и гибели в изгнании – удела всех польских ссыльных. В одном, как нам представляется, чаша страданий ксендзов была горше – большинство из них царь продержал в России значительно дольше, чем светских узников, приговоренных за подобные политические преступления. Освобождавшиеся из ссылки, от полицейского надзора польские священники должны были еще несколько лет искупать свою вину, прежде чем им окончательно возвращали все права. Лишь тогда они могли снова стать полноправными членами католической общины и общества в целом.

Некоторые, проведя в России, вне лона Церкви по двадцать-двадцать пять лет, а то и больше, вынужденные жить светской жизнью, могли отказаться и иногда действительно отказывались продолжать свой духовный путь. Это давало шансы на нормальную жизнь в местах поселения. Возвращение после столь долгого времени на родину – если таковое вообще случалось – в Царство Польское или Галицию, не гарантировало безболезненного возвращения также и в лоно Католической церкви. Однако подавляющее большинство тункинских изгнанников оставались верны своему призванию и узам с Церковью, что не может не вызывать восхищения и уважения. Достойны памяти потомков в особенности те ксендзы, которые после стольких лет страданий, освобожденные из ссылки, добровольно оставались в Империи, чтобы в роли пастырей служить разбросанным по российским просторам разнонациональным католическим общинам.

Если исходить из идей христианства, за этой пастырской деятельностью стояли те, чей прах остался в русской земле. В то время многие польские ксендзы разделяли надежды капуцина Новаковского, будто для России грядут новые времена: «прах католических священников, покоящийся в этой земле, готовит ее [России. – Э.Н.] католическое будущее и станет краеугольным камнем, фундаментом этого католического будущего». А католичество России было призвано стать тормозом, сдерживающим ее от гипотетической экспансии в Европу.

Сегодня нам известны точные даты смерти более восьмидесяти духовных лиц, похороненных в разных уголках Российской империи – в ее европейской или азиатской части. О десяти других мы знаем, что они также умерли в России в период до 1894 года, о еще почти двадцати – что на рубеже двух последних десятилетий XIX века они все еще проживали там. Многие уже достигли преклонного возраста, некоторые были больны. Так что мы не совершим большой ошибки, утверждая, что из группы ста пятидесяти шести тункинских ссыльных более ста закончили свои дни в стране изгнания. Менее пятидесяти вернулись на польские земли.

Эти цифры являются ярким свидетельством репрессивного характера царского самодержавия и трагических судеб католического духовенства, принимавшего участие в борьбе за свободу Польши и свободную Церковь.

Сибирское поселение Тунка представляется сегодня выразительным символом мученичества польского духовенства, сосланного царизмом в Сибирь после восстания 1863 года. Это не отменяет того факта, что некоторые духовные лица из тункинской общины оказались недостойны идеала поляка и священника: благородного, жертвенного, морально безупречного, какими желали их видеть определенные круги светских ссыльных. Последние, столкнувшись с греховным поведением, порой выступали с резкой, чрезмерной критикой, охватывающей духовенство в целом. За обобщениями однако теряются оттенки живой реальности: точно так же невозможно согласиться с мнением других современников, будто сибирские страдания превратили всех ксендзов в праведных мучеников. Они в самом деле были подобны всем остальным изгнанникам – со всеми свойственными им слабостями и недостатками. Святые – «Божьи люди», действительно добрые, сострадательные, беззаветно преданные ближним – были редкостью. Таким считали тогда светского ссыльного, бывшего царского офицера, члена руководства восстанием в Литовском генерал-губернаторстве, уже упоминавшегося Юзефа Калиновского (позже монаха кармелита отца Рафала), который встречался в Сибири в том числе и с тункинскими ссыльными. Сегодня это святой и покровитель Католической церкви в Сибири. Столь же светлой фигурой, что не раз подтверждали исследователи истории польских ссылок XIX века, был марианин ксендз Кшиштоф Швермицкий (Шверницкий), много лет прослуживший в иркутском приходе, человек известный, заслуженный, жертвенный, особо заботившийся о товарищах, пострадавших от репрессий после Январского восстания.