Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

На родине Ян Ходкевич не обратился ни в один монастырь, а на приглашение капуцина отца Гонората Козьминьского вернуться в общину ответил решительным отказом. Однако ностальгические чувства сохранил; он не только поддерживал контакты с капуцинами, но и пожертвовал несколько десятков тысяч рублей (упоминается сумма в пятьдесят тысяч) на создание нового монастыря в Варшаве на улице Лазенковской. Скончался Ходкевич в Варшаве 4 июня 1911 года в возрасте семидесяти пяти лет.

На родину вернулись дольше всего прожившие в Тунке ксендз Янковский и капуцин брат Фиялковский. О Фиялковском до сегодняшнего дня ничего неизвестно; представляется, что возвращения к монашеской жизни в его случае также не произошло (будто Фиялковский «облачился в сутану», Жискар пишет, видимо, выдавая желаемое за действительное). Янковский покинул Тунку и Сибирь лишь в начале ХХ века (в июле 1901 года он еще жил в Иркутске). Каковы были причины, заставившие его вернуться, мы не знаем. Быть может, в старости он затосковал по Польше? Янковский осел в своей прежней Сандомирской епархии. По собственной просьбе и с согласия государственных властей в 1902 году стал викарием постдоминиканского костела в Климонтове Сандомирском, взяв на себя заботу о храме и монастыре после кончины (годом ранее) последнего тамошнего монаха, отца Корнелия Микусиньского. (Можно предполагать, что такой человек, как ксендз Янковский, был удобной фигурой для принятого от монахов костела, в жизни епархии ничем особенным не отличился). Среди ссыльных кружили слухи, будто он привез с собой из Сибири значительную денежную сумму. Вандалин Черник («Воспоминания ветерана») рассказывал («мы слышали только от товарищей»), что поговаривали также, будто Янковский заработал на «монгольском скоте» несколько сот тысяч рублей и что в Сибири у него остались дети. Другие, в том числе уже упоминавшийся граф Сапеха, наверняка рассказывали о сомнительных «достижениях» ксендза, и подобные сведения быстро распространялись в кругах ссыльных. Аугуст Кренцкий, участник восстания, находившийся в ссылке в Усолье и Иркутске, а затем на родине собиравший материалы о том периоде, написал: «Уезжая из сибирской Тунки, куда он был сослан, Янковский оставил после себя (более-менее решив дело в плане материальном) моральные долги. Вернувшись на родину (1901), стал приходским священником».

В 1911 году остававшийся в Иркутске бывший ссыльный Кароль Возьницкий из Илжи (в 1863 году семинарист в Сандомире, затем участник восстания), писал о Янковском своему двоюродному брату, сандомирскому прелату ксендзу М. Гр. (вне всяких сомнений, речь идет о ксендзе Марцелии Граевском): «он принял участие в судьбе одного ребенка, девочки, которую взял на воспитание, дал образование и выдал за промышленника» (Ян Вишневский. «Судьба ксендзов»). Ни один из этих фактов ни подтвердить, ни опровергнуть мы сейчас не в состоянии. Скончался ксендз Янковский в Климонтове 8 июня 1911 года в три часа пополудни в возрасте семидесяти восьми лет; был похоронен на приходском кладбище. До наших дней сохранился памятник на его могиле – красивый каменный крест на высоком постаменте. Надпись на памятнике гласит: «Св.п. ксендз Александр Янковский прожил 78 лет + 8 июня 1911 г.»

С отъездом Янковского в Тунке завершилась продолжавшаяся несколько десятилетий эпоха ссыльных польских ксендзов. Весной 1909 года здесь некоторое время жил священник Могилевской архиепархии ксендз Фридерик Иозафат Жискар, тогда иркутский приходской священник. Происходивший из смешанной семьи с французско-русскими корнями, но «в душе поляк», он знакомился с историей польских ссыльных ксендзов, исследовал документы, работал с тункинским архивом. Делал он это с разрешения Сибирского императорского географического общества, в которое вступил и, будучи его членом, получил официальную бумагу, позволявшую знакомиться с сохранившимися в Тунке материалами. Он не упоминает о том, что встретил в деревне кого-либо из бывших участников восстания 1863 года. Зато рассказывает о вещах, которые остались от ксендзов, таких как требники, молитвенники, вручную переписанные миссалы. Один такой миссал – рукописный и иллюминированный ссыльными ксендзами – тогда еще хранился в иркутском костеле. Над ним на протяжении двух лет («очень тщательно и кропотливо») трудился ксендз Ян Помеховский из Плоцкой епархии, а ксендз Валентий Барабаш из Сандомирской епархии украсил его «выписанными красивым готическим шрифтом названиями всех воскресений и праздников». «Поскольку […] миссал очень нравился достопочтенному иркутскому приходскому священнику, ксендзу Кшиштофу Швермицкому, ксендз Помеховский подарил его на память о своем пребывании в Сибири иркутскому костелу, а взамен получил от ксендза Швермицкого печатный миссал». До наших дней ни в Тунке, ни в Иркутске не сохранилось ни одной вещи, принадлежавшей ссыльным священникам.

В сибирской Тунке на кладбище на берегу Иркута лежит прах пятнадцати [12] Ранее было неверно подсчитано, что в Тунке умерло шестнадцать ксендзов. ксендзов, на кладбище в Иркутске – еще семи духовных лиц.

В 1875 году, когда в Тунке еще оставались последние ссыльные ксендзы, в Познани была напечатана брошюра капуцина Новаковского «Воспоминание о польском духовенстве». Книжечка очень быстро – для своего времени – разошлась по польским землям, попала она также и в эмигрантскую среду. Польский мир узнал о деревне Тунка в далекой Сибири и о судьбах католического духовенства, терпящего мытарства за участие в национально-освободительном движении 1863 года. В книге приводились конкретные факты: имена и фамилии, информация о месте происхождения и поселения, о здоровье и болезнях, о жизни и кончине на чужой земле. Сведения о без малого ста шестидесяти духовных лицах. Это не могло не произвести впечатления на читателя и не возбудить сочувствия. Поляки по-прежнему ощущали бремя царских репрессий после подавления восстания, многие семьи ничего не знали о судьбах сосланных близких. И вдруг реальный человек, уцелевший в ссылке, рассказывает о тех, кто все еще остается в Сибири.

Книжечка попала также в руки Циприана Камиля Норвида, находившегося тогда «на парижской мостовой», и поэт, тронутый этой историей, написал стихотворение «„Карандашом" на книжечке о Тунке». Это поэтическая рефлексия о судьбе ксендзов, затерянных в далекой Сибири, где даже снега сострадают несчастным и оплакивают их судьбу, и одновременно завуалированное предсказание торжества Христова на земле ссыльных.

Зофья Троянович, автор прекрасной книги «Сибирь романтиков», замечает, что Норвид в своей поэзии укреплял миф о христианской миссии на далеком севере, которую само Провидение «препоручило» польским ксендзам-мученикам. Однако при этом – разочарованный отсутствием результатов миссионерской деятельности ксендзов (такой вывод можно было сделать из брошюры Новаковского) – он в частной переписке критиковал тункинских священников, не сумевших завязать «более близкие духовные связи с русскими и местным населением». «Мой разум протестует, – писал поэт, – когда кто-то уверяет меня, будто по прошествии тысячелетней истории может существовать какое бы то ни было христианское мученичество без всесторонности вероисповедания – этого не может быть, а если бы и было, то не было бы христианства – разве что титанство».