Эугениуш Небельский - «Весна и осень здесь короткие». Польские священники-ссыльные 1863 года в сибирской Тунке

„Ołówkiem” na książeczce o Tunce

Jako gdy trąba porwie warstwę lata

I rzuci w pуłnoc gestem osobliwym,

I jakby nie był tylko sprawiedliwym

Twуrca – przyrody, lecz i Ojcem świata,

I sprawy czynił wyjatkowej treści,

A meteory grały Mu chóralnie,

Śnieg rozpłakiwał się i czuł boleści

Ludzi okutych, co w nim brodzą

walnie —

…

Jako – (pobrzmiewam Kochanowskich

lutnią) –

Sierotka męza wielkiego, lubo ją

U-pogardliwią, lubo u-wierutnią,

Skazuje w przyszłość drobną rączką

swoją

I własnej zda się rokować piastunce –

A ludzie, czując, co jest nad-człowiecze,

Szepcą, iż Anioł przez niemowlę

rzecze –

– Tak… w owej „Tu n c e ”!..

Надпись карандашом на книжечке о Тунке

Как если б смерч начало летних дней

унес на север вдруг единым махом,

как если бы Творец природы сей

заговорить заставил урны с прахом,

земную бы перекроил юдоль,

а метеоры хором Ему пели —

так плакал снег, почувствовавший

боль

людей в цепях, бредущих сквозь

метели.

Как если бы – тут лютню я возьму

у Кохановских – сирота поэта

ручонкой детской разогнала тьму

грядущего, и будущее это

вдруг стало видимым, как на рисунке.

А люди бы шептали – мол, устами

младенца ангелы толкуют с нами —

– Так было в Тунке!… [13] Перевод Игоря Белова.

Норвид не понимал, что христианская миссия ксендзов в Тунке была в то время невозможна по причине постоянного полицейского надзора и ряда других ограничений жизни ссыльных. Они сами никогда не упоминали о попытках распространения Христовой веры среди бурят или «обращения» тамошних православных. Выжить – этого для Норвида было слишком мало.

Но не стихотворение Норвида, по сей день остающееся малоизвестным, а именно «Воспоминание о польском духовенстве» Новаковского сыграло большую роль в распространении информации о мученичестве ксендзов в России и повлекло за собой оказание материальной помощи изгнанникам (о чем говорилось выше), а позже также вдохновило исследователей и стало основой для новых трудов, освежающих угасающую память польского общества о Тунке.

В начале ХХ века, когда из Тунки исчезли последние польские священники, о трагедии ссыльных еще зримо напоминало кладбище ксендзов. Со временем оно постепенно разрушалось и забывалось (вероятно о нем не позаботились покидавшие Тунку Янковский и Фиялковский). Посетивший погост (это событие имело место до мая 1909 года) ксендз Жискар запомнил его таким: «Нынче кладбище имеет вид исключительно печальный. Деревянная ограда рухнула, могилы засыпаны песком, лишь торчат почерневшие верхушки крестов, словно бы жалуясь на людское равнодушие и беспамятство соотечественников». Кладбище дважды посетил вышеупомянутый Мечислав Лепецкий. Этот «польский» фрагмент сибирской земли произвел на него большое впечатление. «Я застал уже только жалкие остатки, – писал он в 1933 году, – которые время, сей прилежный уравнитель всего и вся, вскоре сотрет до основания. Расположено это последнее пристанище ксендзов на песчаной дюне, у дороги из Тунки на Зактуй. С него открывается вид на протекающую неподалеку реку Иркут и на далекие, поросшие тайгой, горы. У подножья стоит заброшенная ныне деревянная церквушка, притулившаяся к высокой дюне и жадно в нее вглядывающаяся». От ограды остались одни столбы, могилы же на кладбищенском холме, засыпанном зыбучими песками, исчезли бесследно. Три года спустя Лепецкий нашел уже лишь деревянный обломок креста: «тонкий латинский крест, знак Страданий Господних, поверженный на землю временем или святотатцем. Исполненный строгости и достоинства, он покоился среди травы и мхов: символ веры и печали». Имелся там еще один знак – «большой валун на песке». Как утверждают местные жители, его вкатил на холм один из ссыльных поляков и он же увенчал железным крестом. Позже в Тунке уже некому стало заботиться об этой «частичке польскости» на сибирском безлюдье. Погост занесло зыбучими песками, а люди забыли о его существовании.

При Лепецком в Тунке еще стоял дом, принадлежавший некогда ксендзу Янковскому. Сама деревня за эти полстолетия совершенно не изменилась: «Те же бревенчатые дома, те же заборы и тот же прекрасный вид на горы. Только церковь наполовину разрушена, с куполов снята позолота – свидетельство наступившей иной эпохи». Старейшие жители говорили – сильно преувеличивая – о некогда живших тут трехстах священниках, называли несколько имен – Янковского, спекулянта Фиялковского, хозяина корчмы Секежиньского и мясника Каспшицкого, а также Бронислава Шварце и Юзефа Пилсудского (наиболее образованные даже знали, какое значение эта фигура имела для тогдашней Польши).

Память об одном из этих тункинских ксендзов хранит сегодня русская католическая община. В литургическом календаре на 2006 год («Литургический календарь католической церкви в России»), который содержит богослужебные указания на каждый день, среди десятков имен и фамилий ксендзов, преследовавшихся и замученных большевистской властью, мы найдем также ксендза Станислава Помирского. В связи с датой 5 декабря имеется информация о нем как о «страдальце во имя Христа»: арестованный в ноябре 1863 года, он прошел по этапу от Польши до Сибири, до самой Читы за Байкалом, отбыл каторгу – строил баржи на Амуре и работал на серебряных рудниках, с 1890 года служил в костеле святого Александра в Киеве, в 1919 году был арестован большевиками, в 1920 году вернулся в Польшу, в 1929 году скончался. Такая биография требует пояснений: Помирский испытал на себе тяжелую длань сперва царя, а затем новой власти, провозглашавшей благородные лозунги и обещавшей свободу угнетенным.

В Восточной Сибири до наших дней не сохранилось никакой материальной памяти о ссыльных ксендзах, остались только отдельные следы их пребывания, скорее символические. Даже о расположении католического погоста в Тунке можно сегодня говорить лишь приблизительно: точно определить место, где покоится прах ксендзов, нельзя. В начале ХХ века в тункинском ведомстве еще хранилось немало мелких предметов, оставшихся «от ксендзов» (молитвенники, миссалы, требники и т. д.) и вся официальная полицейская документация, но со временем все это затерялось или же было перевезено в Иркутск, где затем пропало или оказалось сознательно уничтожено. Лишь «польский костел» в Иркутске, стоящий в центре города близ реки Ангара, поддерживает память о той эпохе и тех людях; в XIX веке там служили ксендзы-поляки, в том числе тункинские изгнанники, о которых шла речь, встречались и молились сотни и тысячи подобных им ссыльных. Кирпичный, неоготический, он был построен ксендзом Кшиштофом Швермицким в 1881–1884 годах, после произошедшего в Иркутске крупного пожара, от которого пострадал прежний костел, на пожертвования, присланные с родины, а также сделанные осевшими в Сибири бывшими ссыльными; сейчас он принадлежит городу, здесь находится концертный зал, католикам оставили маленькую часовню на первом этаже, где в определенные дни недели и в праздники проходит служба. Сохранилась также территория прежнего городского кладбища – Иерусалимского, – где похоронены и «тункинские ксендзы»; она уцелела в недобрые времена лишь потому, что там устроили парк культуры и отдыха. Известно, где находился фрагмент католического кладбища; еще в ноябре 1914 года «Иркутская жизнь» писала о «польском кладбище» и зажигаемых на могилах лампадках. Не так давно были снесены остатки аттракционов, территория озеленена, кое-где лежат обнаруженные в земле фрагменты каменных надгробных плит. Кладбище стало парком. Жители Иркутска редко его посещают, разве что обитатели близлежащих домов выгуливают собак.