Филипп Гуревич - Мы вынуждены сообщить вам, что завтра нас и нашу семью убьют. Истории из Руанды

— Мы не можем останавливать все процессы только ради справедливости: чтобы каждый, кто участвовал в этом на любом уровне, был привлечен к ответу, — говорил мне Кагаме. — Важно сохранять движение вперед, не скатываться назад со словами: «Ну, эти хуту убивали, значит, их нужно убить, а эти тутси были жертвами, значит, теперь они должны получить лучшее, что есть в данной ситуации». — Он помедлил и добавил: — Думаю, нужно всерьез задумываться о рациональности.

Спустя несколько недель после массового возвращения из Заира мораторий на аресты был отменен — вначале частично (чтобы дать возможность задержать подозреваемых, подпадавших под первую категорию закона о геноциде), а затем и полностью. Однако Джеральд Гахима, заместитель министра юстиции, сказал мне, что большинство убийц, вероятно, останутся на свободе. В одной только Табе, где число вернувшихся из лагерей было сравнительно невелико, инспектор судебной полиции рассказывал, что вернулось не менее 60 подозреваемых из первой категории. В списке инспектора было и имя Гирумухатсе, но инспектор не так много о нем знал. «Говорят, что он убивал людей», — сказал он мне и зачитал имена предполагаемых жертв Гирумухатсе, включая и того самого Освальда, убийство которого Шанталь, по ее словам, видела своими глазами, и одного из ее дядьев, имя которого она тоже упомянула.

Джонатан Ньяндви, один из 640 арестованных по обвинениям в геноциде и заключенных в общественную тюрьму Табы, был информирован лучше. Он раньше держал бар неподалеку от блокпоста Гирумухатсе, и хотя поначалу отпирался, говоря, что не знает, был ли Гирумухатсе убийцей, когда я упомянул Освальда, сказал: «Он был моим крестником. — И добавил: — Он был убит неким Жаном Гирумухатсе». Ньяндви подтвердил, что отца Шанталь постигла такая же судьба, но оспорил ее утверждение, что Гирумухатсе убил родителей собственной жены. По его словам, Гирумухатсе пытался убить только брата жены, Эвариста.

Эвариста я разыскал через пару дней. Он сказал, что его родители были убиты «сообщниками Гирумухатсе» и что сам он бежал во время этого нападения. Впоследствии он нашел убежище у сестры, жены Гирумухатсе.

— Как только я вошел, Гирумухатсе закричал и позвал других, — вспоминал Эварист. — Они схватили меня, раздели и начали избивать палками, а сестра завопила как безумная: «Вы не можете вот так вот убить моего брата!» Гирумухатсе, — продолжал Эварист, — пытался отвести меня на блокпост нашего района, чтобы меня могли убить в нашей деревне. Я был совершенно голый, и они повели меня к массовой могиле, чтобы сбросить туда.

Каким-то чудом Эваристу удалось освободиться и бежать под покровом ночи.

Эварист полагал, что Гирумухатсе убил более 70 человек. Он не видел его в момент возвращения, но виделся с женой Гирумухатсе и их сыном Эманюэлем — сестрой и племянником — и сказал мне, что они оба боятся Гирумухатсе и хотят, чтобы его арестовали. Однако Эварист — тутси и член местного совета — боялся обличить этого человека, который пытался убить его.

— Я уверен, что это могло бы означать смерть для моей сестры и ее детей, — объяснил он и признался, что с момента возвращения Гирумухатсе его ночи снова наполнены страхом. — Люди не могут вслух сказать, что хотят мести, — говорил Эварист. — Но на самом деле такое желание есть у многих.

Наутро после встречи с Эваристом я увидел, что вдоль улиц Кигали выстроились люди с мотыгами и мачете. Это был день общественно полезного труда: повсюду пустыри превращались в кирпичные мастерские как первый шаг к строительству домов для людей, лишившихся крова в результате репатриации. В одной из таких импровизированных мастерских я увидел генерала Кагаме в толпе одетых в лохмотья рабочих, он лопатой кидал глину в деревянную форму для кирпичей.

— Это тоже солдатская работа, — сказал он мне. В нескольких футах от него на коленях стоял человек, который мерно взмахивал большим мачете, рубя солому, чтобы смешивать ее с глиной. Он только что вернулся из Заира и, по его словам, был совершенно поражен, встретив Кагаме в таком месте, ведь в лагерях этот человек слышал о «мсье вице-президенте» самые ужасные вещи. «Но это нормально, — добавил он, — потому что любая власть, которая желает работать для страны, должна подавать пример народу».

Быстрота, с которой доктрины геноцида были замещены призывами жить вместе, не могла не воодушевлять, но при этом служила тревожным сигналом о том, что ПРЕЖНИЙ РУАНДИЙСКИЙ БАЛАНС ВЛАСТИ И ПОВИНОВЕНИЯ ОСТАЛСЯ НЕИЗМЕННЫМ.Эта система была полезна для масштабных требований текущего момента: надо только вбросить в массы новую идею, и — пожалуйста! — наступают революционные перемены. Но не было ли это всего лишь сменой масок? Вскоре после того, как я наткнулся на Кагаме, занятого изготовлением кирпичей, я рассказал историю о Гирумухатсе Джеральду Гахиме из Министерства юстиции. В начале моего рассказа он склонялся к тому, чтобы похвалить этого человека за желание явиться с повинной, но по мере накопления подробностей становился все мрачнее.

— Чтобы ценности изменились, — сказал Гахима, — должно быть признание своей вины, искреннее желание раскаяться, готовность искупить вину, смирение признать свои ошибки и стремление к прощению. Но все говорят: это не мы, это мой брат виноват, это моя сестра. В конечном счете оказывается, что никто не делал ничего плохого. Как могут меняться ценности в ситуации, когда совершалась такая грубая несправедливость, но никто не желает заслужить прощение?

Это был хороший вопрос, и я хотел дать Гирумухатсе еще один шанс помочь мне найти на него ответ. Он принял нас с Боско в крохотной гостиной в своем доме, и на сей раз к нам присоединился его сын, Эманюэль. Во время моего первого приезда Эманюэль постарался избавиться от моего присутствия, соврав, что в округе нет других людей, приехавших из Заира, а потом его дядя Эварист сказал мне, будто племянник хочет, чтобы его отца арестовали. Я гадал, знает ли Эманюэль о том, что сказал его дядя, и был доволен, когда он сел так, чтобы не попадаться на глаза отцу, но при этом я мог смотреть прямо на него, — на уступе, чуть позади и выше Гирумухатсе.

Когда я спросил Гирумухатсе о том молодом человеке по имени Освальд, которого, как мне говорили многие, он убил, по лицу Эманюэля расплылась такая широкая ухмылка, что ему пришлось втянуть губы и закусить их, чтобы сдержаться. Единственное, что Гирумухатсе сказал об Освальде, — это что «он был убит во время войны». Эманюэль закатил глаза, и, когда я задал вопрос об отце Шанталь, назвав его имя, парень продолжал ухмыляться. Отец Шанталь тоже был убит, сказал Гирумухатсе, но вдаваться в подробности не стал.