Александр Сидоров - На Молдаванке музыка играет: Новые очерки о блатных и уличных песнях

Погодин отражал реальную ситуацию 20-х годов, когда в Советской республике свирепствовал повальный кокаинизм среди маргинальных слоёв населения. Законченными «марафетчиками» были многие беспризорные, за ними следовали проститутки: среди московских «жриц любви» свыше 70 % являлись наркоманками (в значительной части кокаинистками), в Харькове — свыше 76 %. А вот в профессиональном преступном мире кокаин не приветствовался. В 1923 году среди опрошенных заключённых арестных домов Москвы всего 11,5 % оказались кокаинистами. Уголовные авторитеты считали, что кокаин превращает крадуна-профессионала в никчёмную развалину, к тому же болезненная зависимость от наркотиков даёт «ментам» возможность за дозу порошка «раскалывать» уркаганов, делать их осведомителями, стукачами.

Таким образом, среди проституток и воровских подруг, попавших в начале 30-х годов на строительство Беломорканала, процент бывших кокаинисток был более чем впечатляющим. В этом контексте романс «марафетчицы» воспринимался вполне естественно. Да, «кокаиновая тема» легла на харбинские воспоминания и впечатления Алымова — но в первую очередь она диктовалась пьесой.

Всё вместе это дало потрясающий результат. Ни в одном из своих стихотворений Сергей Алымов больше никогда не поднимался до такой степени пронзительности, горечи и искренности. Если трагический романс «Кокаинетка» Александр Вертинский посвятил когда-то памяти своей сестры Нади, погибшей от употребления «бешеного порошка», то романс Алымова посвящался таким же несчастным «деточкам», но уже послереволюционной поры. Например, юной питерской барышне Воробьевой-Лебеденко, которая жила тихой, размеренной жизнью, пока не «подсела» на кокаин. Вскоре девушка уволилась с работы, деньги быстро растаяли. Тогда она, как сообщал журнал «На посту», «променяла последнее верхнее платье на “заряды” кокаина и осталась совершенно раздетой. Наконец, она пропала из дома, и агенты нашли её в бессознательном состоянии на Пушкинской улице в одной из “хаз” кокаинистов-сбытчиков… Предаваясь пороку, продавая тело, молодая девушка нашла здесь приют с подобным ей клиентом, юношей 15 лет».

Средний возраст потребителей кокаина в то время не превышал 21 года. Кокаин действовал на них разрушительно, за короткое время превращая цветущих ребят в старцев, немощных и душой, и телом. Врач-нарколог А. С. Шоломович описал в журнале «Вопросы наркологии» (1926) следующий случай: «У одной матери сын-подросток, которого все звали “толстячок”, три дня пропадал в каком-то притоне, где его выучили нюхать кокаин. Когда мать нашла его в притоне, она едва узнала своего толстячка: перед ней был оборванный, худой, истощённый человек, весь синий, с провалившимися щеками и глазами, весь разбитый настолько, что у него не хватало сил выйти из притона».

Генофонд страны был в значительной мере подорван.

Но пора перейти непосредственно к содержанию знаменитого романса.

Итак, мы выяснили, что автором текста трёх песенных катренов, которые прозвучали в фильме «Заключённые», является Сергей Алымов. Но опыт исследования других образчиков блатного песенного фольклора подсказывает нам, что нередко их создатели берут за основу известные народные или авторские произведения, переделывая их в новый, вполне оригинальный текст. Не произошло ли то же самое и в случае с Алымовым? В очерке о песне про «блатную лодочку» мы, например, отметили, что, работая над её текстом, Сергей Яковлевич с большой долей вероятности мог использовать поговорки уголовно-арестантского народа. В тексте «марафетного романса» подобных идиом нет — но, возможно, существовала какая-то фольклорная первооснова? Скажем, для песни «Постой, паровоз» таким прообразом стал городской романс «Вот тронулся поезд в далёкую сторонку»…

Некоторые основания для подобной версии имеются. Интересный момент: даже значительная часть тех людей, которым известно, что романс «Перебиты, поломаны крылья» звучал в фильме «Заключённые», почему-то убеждены, что его исполняла воровка Соня. Так, Вячеслав Кондратьев в военном рассказе «На станции Свободный» передаёт мысли своего героя: «О лагерях он, как и все другие, знал только из фильма “Заключённые”, где лагерные бараки выглядели чуть ли не живописно, где перековавшиеся инженеры-вредители были хорошо одеты, при галстуках и с серебряными портсигарами, где неотразимый урка Костя-Капитан распивал водку, а романтичная воровка Сонька пела под гитару сердцещипательную песенку “Перебиты-поломаны крылья, тихой болью всю душу свело, кокаина серебряной пылью все дороги мои замело…”».

А вот Аркадий Северный, исполняя романс 14 ноября 1972 года в Ленинграде, представлял его как «песню Соньки из пьесы “Аристократы” Погодина 1934 года». Некие исследователи русской уголовной наколки и вовсе утверждают: «Современной татуировкой становится вариант первого куплета популярной с 1930-х гг. в среде уголовников песни Соньки из кинофильма “Аристократы” (поставленного по пьесе Н. Ф. Погодина)». Логическим завершением этих метаморфоз мог бы стать кино-спектакль «Заключённые аристократы»… Хотя насчёт татуировки — справедливо подмечено. Первый куплет алымовского романса действительно «бьют» себе на разные места уголовники-наркоманы. На одном из интернет-форумов пользователь приводит искажённый текст четверостишия:

Далее следует комментарий: «Это у друга на брюхе набито…»

Между тем в картине режиссёра Евгения Червякова прекрасная актриса Вера Янукова, исполнявшая роль Сони, этой песни не поёт! «Кокаиновый романс» звучит в бараке из уст ярко раскрашенной безымянной «шмары» (не то воровки, не то проститутки). Номер замечательный, сыгран с удивительным изяществом и лёгким гротеском! Обидно, что в титры не попало имя актрисы, сыгравшей эту маленькую, но колоритную роль.

Однако речь не об этом. Надо заметить, что люди, которые приписывают романс воровке Соне, по-своему правы. И сам Алымов не случайно называл его «Песня Соньки». Да, в фильме песня отдана другой исполнительнице; возможно, режиссёр посчитал, что не стоит делать кокаинисткой заключённую, которая становится на путь исправления. Ни к чему «перекованной» каналоармейке лишние пятна на и без того тёмном прошлом. Но вот в погодинских «Аристократах» Соня после монолога о своих кокаиновых страданиях в самом деле исполняет куплет: