Майкл Ко - Разгадка кода майя: как ученые расшифровали письменность древней цивилизации

Итак, плацдарм для согласованной атаки на классические надписи майя городов низменностей был подготовлен.

Рис. 42. Притолока 8 из Йашчилана, военный памятник «Птицы-Яуара».

Но остановимся ненадолго и посмотрим, с чем эпиграфисты имели дело в 1960-е годы. Учитывая, что археологи института Карнеги трудились на ниве майянистики почти полвека, логично ожидать, что они создали обширный корпус всех известных монументальных текстов майя подобно египетскому корпусу, выпущенному учеными Наполеона всего за несколько лет. Можно также предположить, что институт Карнеги пошел по стопам Моудсли и нанял штат первоклассных фотографов и художников, единственной задачей которых было опубликовать все известные надписи, которые еще не появились в «Биологии Центральной Америки». Однако ни Морли, ни Томпсон – два ведущих эпиграфиста института Карнеги – не чувствовали ни потребности, ни необходимости запустить такую программу. Как я уже говорил, «Надписи Петена» Морли являются печальным примером отхода от высокого уровня «Биологии Центральной Америки» Моудсли. Прекрасные фотографии Малера, опубликованные музеем Пибоди в начале прошлого века, оказались полезными для Проскуряковой, когда она работала над текстами Пьедрас-Неграса и Йашчилана, но ничто не заменит изображения, которое включает подробную и точную прорисовку рельефной надписи и ее фотографию в том же масштабе.

Если быть совсем уж въедливым, одной из причин могла быть и неудача Морли и Томпсона в дешифровке иероглифов майя. Подобно собаке на сене, оба, возможно, решили, что, если уж они не смогли разгадать письменность майя, то не следует облегчать работу и другим. Вряд ли Томпсон испытывал удовольствие при мысли о нынешних или будущих Келли и Кнорозовых, обладающих доступом ко всем письменным записям его майя.

Летним вечером 1969 года в моем доме в Нью-Хейвене зазвонил телефон. Звонил мой старый друг Стэнтон Кэтлин из нью-йоркского Центра межамериканских отношений. Стэнтон был помощником директора Йельской художественной галереи, когда я впервые приехал в Нью-Хейвен в 1960 году, и искренне увлекался искусством Латинской Америки. Он сообщил мне, что фонд Стеллы и Чарльза Гутманов заинтересован в крупном финансовом вложении в дешифровку иероглифов майя, в частности, предлагает помочь с высокоскоростными компьютерами. Что я об этом думаю и есть ли у меня какие-либо предложения?

Я не задумываясь ответил: «Заниматься сейчас компьютерами – это выбрасывать деньги на ветер. Это уже попытались сделать в Советском Союзе, но не сработало, как ясно показал Кнорозов. Во всяком случае, это означает поставить телегу перед лошадью, потому что единственное, что сейчас сдерживает прогресс дешифровки, – это отсутствие настоящего корпуса надписей майя. Почему бы вам не создать и не профинансировать программу, которая позволит сделать пригодными для использования все надписи, которые еще должным образом не задокументированы?»

Стэнтон вновь связался с Гутмановским фондом, и было решено создать консультативный комитет, который соберется в Нью-Йорке. По моему предложению в состав комитета вошли Таня Проскурякова (естественно), Флойд Лаунсбери из Йеля и Гордон Экхольм [138] Экхольм Гордон (1909–1987) – американский археолог, специалист по Мексике и Центральной Америке. Куратор коллекции антропологии в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке с 1957 года. , куратор в Американском музее естественной истории. Мы встретились и без всяких разногласий решили, что «добывать эпиграфический бекон» (как мы помним, любимая фраза Морли) будет Ян Грэм, британский исследователь и поклонник культуры майя. Его рекомендации были превосходны: участвуя в ряде исследовательских экспедиций, он обнаружил множество новых археологических памятников в малоизвестных районах Петена, куда добраться можно было только пешком или верхом на мулах. Что еще более важно, он возродил высокое качество документации, отвечавшее стандартам, установленным его соотечественником Альфредом Моудсли. Это был именно тот человек, который должен был начать работу по созданию корпуса [24].

В сентябре Грэм подал заявку в фонд, и, когда она была утверждена, работа над корпусом началась. Принимая во внимание, что Грэм жил в Кембридже в штате Массачусетс, мог работать в музее Пибоди и был тесно связан с Проскуряковой, комитет решил, что музей и должен стать штаб-квартирой проекта. Именно туда институт Карнеги сдал на хранение свои обширные архивы фотографий и заметок после того, как в 1958 году бюрократы в Вашингтоне решили свернуть всю археологическую деятельность. Но превосходная документация, что велась в ходе реализации масштабной программы университета Пенсильвании в Тикале, и великолепные прорисовки рельефов Паленке, которые появятся вскоре, дали майянистам материал для анализа, сравнимый с «Описанием Египта», ставшего основой для дешифровки Шампольона.

Есть китайское проклятие, которое гласит: «Чтоб ты жил в интересные времена!». Для американского академического ученого, как я, 1960-е и начало 1970-х годов, безусловно, были именно таким временем. Эти годы были отмечены массовыми беспорядками студентов, выступавших за гражданские права чернокожих в Америке и против войны во Вьетнаме. Даже в кампусе Йельского университета, еще не затронутом вспышками насилия, охватившего другие университеты, нелегко было уединиться в башне из слоновой кости и сосредоточиться на событиях прошлого и изучении письменности людей, живших в лесах Центральной Америки более тысячи лет назад. Но и я одно время оказался в центре урагана: лидер студенческой забастовки, которая парализовала Йельский университет в мае 1970 года, был студентом департамента антропологии, который возглавлял я, непосредственно отвечая за сохранность трех зданий. В первый день мая на улицы Нью-Хейвена вышли тысячи экстремистски настроенных демонстрантов с призывами сжечь все до основания, так что национальная гвардия даже получила приказ занять позиции вокруг кампуса.

И все же для меня, как и для многих моих коллег, это был в каком-то смысле самый интеллектуально стимулирующий период, который я когда-либо переживал, каким бы сложным он ни был. Эти длинноволосые студенты доставляли немалое беспокойство, но у них были подлинно пытливые умы.

Во второй половине 1960-х годов я был погружен в изучение цивилизации ольмеков, предшествующей майя, и под моим руководством велись масштабные раскопки археологического памятника Сан-Лоренсо-Теночтитлан на побережье Мексиканского залива в Мексике. Но я не утерял связь с майянистикой и понимал, что в ней разворачивались захватывающие события. С подачи моих студентов, особенно Дэвида Джоралемона, я увлекся ольмекской и майяской иконографией, и мне представлялось, что пришла пора развивать иконографические исследования майя наряду с эпиграфическими. Иными словами, пришло время не для политической революции, которую так уверенно предсказывали многие из наших учеников-идеалистов (а вместо этого получили Уотергейт), а для революции в моем собственном узком интеллектуальном мирке, для революции в понимании самой развитой доевропейской культуры Западного полушария – классических майя. С падением влияния Томпсона и восхождением звезды Кнорозова, особенно популярного среди лингвистов, филологи и историки искусства уже были готовы объединить усилия со специалистами по эпиграфике. В свою очередь, выявление исторического содержания иероглифических надписей открывало для всех нас безграничные возможности. Что-то должно было случиться.