Майкл Ко - Разгадка кода майя: как ученые расшифровали письменность древней цивилизации

К началу 1960-х годов после нескольких поездок с учениками в Мексику Мерл увлеклась мексиканской культурой и археологией. Свои художественные таланты она применила для документирования монументов майя в джунглях и исследования ранее неизвестных или малоизвестных древних городов в верховьях Усумасинты. Мерл оказалась невероятно выносливым путешественником, передвигаясь пешком, на мулах и джипах в поисках стел, чтобы сфотографировать их или изготовить эстампажи [139] Эстампаж – техника переноса рельефных изображений на бумагу или ткань, покрытую красящим веществом. В результате изготовления эстампажа получается прямое изображение рельефа. . Как вовсе не шутя говорил Дэвид Джоралемон, «когда Мерл уходит в джунгли, она может выжить на подножном корму».

Паленке так очаровал Мерл, что они с Бобом построили дом в городе, вскоре превратившийся в обязательный пункт остановки для бесчисленных иностранных археологов и любителей культуры майя, своего рода Мекку для «паленкофилов». А с 1964 года Паленке вообще стал для Мерл навязчивой идеей. Она считала, что необходимо запечатлеть в городе все что можно, пока его непрочные штуковые и известняковые рельефы не раскрошатся под воздействием загрязнения воздуха, вызванного бурным ростом нефтехимической промышленности Мексики. Мерл подала заявку и получила разрешение Института антропологии и истории на документирование скульптуры Паленке. Вися на шатких лесах или проводя долгие жаркие часы в душном и мрачном интерьере гробницы в Храме Надписей, Мерл, сочетая фотографии, рисунки и эстампаж, подготовила документацию, которая превосходила в деталях и точности даже работу Моудсли.

В тот августовский день 1973 года, о котором мы рассказываем, небольшая компания друзей Робертсонов: ее приятель художник Джилетт Гриффин, куратор доколумбова искусства в Принстонском музее искусств, Линда Шили, чью историю мы вскоре узнаем, ее муж Дэвид и Дэвид Джоралемон из Йельского университета – сидела на крыльце дома Мерл и болтала о Паленке. Именно в этот исторический момент у Джилетта родилась идея круглого стола, объединяющего всех, кто интересуется искусством, археологией и эпиграфикой Паленке. Мнение было единодушным: соберем его как можно скорее и назовем, как предложил Дэвид Джоралемон, «Меса редонда» («круглый стол» по-испански).

Мерл была прирожденным организатором, неизлечимым оптимистом и сердечным человеком, нравившимся почти всем, – редкость в науке, где в изобилии водятся ученые, питающие к оппоненту личную неприязнь. На приглашения, разосланные Мертл, откликнулись почти все, и этот стихийный саммит оказался самой важной конференцией, которая когда-либо проводилась в майянистике.

Первый круглый стол в Паленке открылся 14 декабря того же года и завершился восемь дней спустя [4]. Каждое утро мы проводили рабочее заседание под соломенной крышей просторного зала (или чампы ), принадлежащего Моисесу Моралесу, невысокому, сильному человеку, похожему на перуанского писателя Варгаса Льосу. Моисес вместе с семьей приехал в эти места из северной Мексики после службы в мексиканских военно-воздушных силах. Много лет он был главным гидом по руинам Паленке, свободно владел четырьмя языками, был прекрасно знаком с майя-лакандонами и как свои пять пальцев знал тропический лес, где они обитают (теперь бо́льшая часть его вырублена стараниями мексиканского правительства). От Моисеса жители соседней деревни (многие из них были майя-чоль) узнали, чем мы занимаемся, и вскоре мы организовали для них специальные дневные занятия, на которых временами собиралось до пятидесяти слушателей.

Впервые эпиграфисты собрались вместе с историками искусства, астрономами, настоящими полевыми археологами и просто энтузиастами. Встреча была пропитана духом Йельского университета – присутствовали не только три преподавателя, но и три наших самых блестящих студента: Джефф Миллер, чья многообещающая карьера оборвалась после преждевременной смерти несколько лет спустя, Ларри Бардавил и Дэвид Джоралемон. В частности, в докладе Дэвида о кровопускании майя и символике крови был раскрыт целый мир ритуалов и атрибутов знати, которые ранее были неизвестны: правители таких городов, как Йашчилан и Паленке, с помощью жен регулярно протыкали свои гениталии ужасными обожествленными инструментами для кровопускания, сделанными из хвостового шипа ската.

Во второй половине дня мы отправлялись прямо к руинам, чтобы проверить истинность захватывающих идей, возникших в ходе утренних докладов и дискуссий. Мы могли, например, подойти непосредственно к панели Храма Лиственного Креста и увидеть, что одна из фигур действительно размахивает богато украшенной проколкой для гениталий, о которой говорил Джоралемон. Во главе с Линдой Шили мы совершали долгие ознакомительные походы в те части города, что были доступны немногим. Помню, иногда нас сопровождал лысеющий американский турист – мы называли его «папаша Ворбакс» из-за поразительного сходства с персонажем комикса [140] Миллионер из комикса Гарольда Грея «Сиротка Энни» – любимого комикса американских детей 20–30-х годов ХХ века. – и его большая дворняга, все время пытавшаяся сбить нас с ног на скользких тропинках.

Не так уж часты конференции, на которых словно запускается некий химический процесс, вызывающий поистине интеллектуальный взрыв, и которые оказываются поворотными точками в развитии познания. Первый круглый стол в Паленке был одной из таких конференций, и высшей точкой этой таинственной «химии» была встреча трех человек, которые никогда не слышали друг о друге, – Флойда Лаунсбери, Линды Шили и Питера Мэтьюза.

Интерес Флойда Лаунсбери к языкам начался рано, поскольку, по его словам, «покинув ферму в Висконсине, в атмосфере столетней давности, я думал, что нельзя считаться по-настоящему образованным, не умея читать по-гречески и по-латыни» [5]. Он и вправду изучал латынь в старших классах, а греческий начал учить, как только попал в университет Висконсина в 1932 году. Семья Флойда была бедна до невозможности, так как они потеряли ферму в начале Великой депрессии. Флойд одолжил пятьдесят долларов у своего учителя английского, чтобы поступить в университет, и путешествовал автостопом до самого Мэдисона.

Флойд специализировался в колледже по математике, и его мечтой было продолжить ее изучение в Геттингене, в Германии, – в то время лишь немногие в Висконсине слышали о Гитлере. Он начал посещать филологические занятия по верхненемецкому, норвежскому и другим индоевропейским языкам и даже записался на курс фонетики. Индейскими языками Флойда заинтересовал блестящий лингвист Морис Сводеш. Сводеш нашел финансово необеспеченному студенту работу в Управлении промышленно-строительными работами общественного назначения у индейцев-онейда в Грин-Бэй, штат Висконсин, что положило начало участию Флойда в исследовании сложных ирокезских языков Северной Америки. Как говорят его коллеги и ученики, Флойд был не просто лингвистом, а полиглотом: вероятно, нет языков труднее, чем онейда и родственные ему, но Флойд овладел и ими.