Майкл Ко - Разгадка кода майя: как ученые расшифровали письменность древней цивилизации

Напрасно Джон Ллойд Стефенс заклинал Шампольона возродиться и прочитать немые тексты Копана. Ведь язык письменности, как указывал «константинополец» Рафинеск в начале XIX века, был известен, на нем все еще разговаривали майя, и это могло бы способствовать дешифровке – так великий француз перенес свои знания коптского языка на египетскую иероглифику.

К несчастью, путь даже самого гениального смельчака, решившегося начать великую гонку за первенство в дешифровке, преграждал огромный камень преткновения, и не один. Никогда и никакой серьезной дешифровки не было сделано там, где не существовал основной массив, или корпус, текстов, зарисованных и/или сфотографированных с максимально возможной детализацией. Прорыв Шампольона был возможен только с появлением точных изображений египетских монументов, начиная с Розеттского камня. Я далек от того, чтобы называться бонапартистом, но в некотором смысле жаль, что Наполеон не удосужился вторгнуться в Центральную Америку, – тогда его ученые могли бы так же обстоятельно запечатлеть надписи майя, как это было сделано в египетской кампании. Но до конца XIX века такого корпуса у исследователей майя не было. Правда, были три книги, или кодекса, которые дали первосортное зерно для мельницы Фёрстеманна и его прорывов в изучении календаря майя, но с точки зрения чтения их было просто недостаточно.

Второй камень преткновения был не менее серьезным не только для пионеров XIX века, но и для майянистов нашей эпохи. Это идеалистическое, «идеографическое» мышление, которое в далекие времена затуманило мозги потенциальных дешифровщиков египетских монументов. Помните эрудированного иезуита Афанасия Кирхера и его фантастические «чтения» обелисков? Ошибочное мнение, что иероглифические письменности в основном состояли из символов, которые сообщают идеи напрямую, без вмешательства языка, была воспринята как символ веры поколениями выдающихся ученых, включая Зелера, Шелльхаса и Томпсона, а также множеством их последователей. Интересно, знали ли они, что эта ошибка была выдумана неоплатониками классического мира?

Со своей обычной ясностью видения Стефенс предсказывал еще в 1841 году: «На протяжении веков иероглифы Египта были непостижимы, и, хотя, возможно, не в наши дни, я убежден, что будет обнаружен ключ (к иероглифам майя. – Ред. ), более надежный, чем Розеттский камень» [2] Двадцать один год спустя в пыльных углах мадридской библиотеки Брассёр де Бурбур наткнулся на «Сообщение о делах в Юкатане», где находился этот ключ – «алфавит Ланды». Но со свойственным им упрямством майянисты, за исключением немногих вроде Сайруса Томаса, отвергали этот драгоценный для дешифровки документ почти сто лет – и это притом, что епископ Ланда дал нам гораздо больше чтений знаков, чем Розеттский камень египтологам.

Открытия Эрика Томпсона во многих областях майянистики безусловны, но при его деспотичном характере, подкрепленном огромной эрудицией и острым языком, он сдерживал расшифровку в течение четырех десятилетий. Еще раньше Зелер сокрушил Сайруса Томаса и практически покончил с фонетическим подходом к иероглифам; лишь немногие рискнули воскресить работу Томаса, пока Томпсон был рядом. Уорф, имевший смелость предположить, что письменность может отражать язык майя, был осмеян и предан забвению.

Похоже, Томпсон никогда не верил, что в письменности майя вообще была какая-то система. Он считал, что это просто мешанина из примитивных попыток писать, унаследованных из далекого прошлого; с ритуальными целями ее придумали жрецы, которые якобы управляли обществом. Если бы Томпсон был хоть немного заинтересован в сравнительном анализе (а он определенно не был), он обнаружил бы, что ни одна из иероглифических письменностей Старого Света не работала таким образом. Здесь главный майянист допустил роковую ошибку: если антропология и учит нас чему-то, то бесспорно тому, что во всем мире разные общества на определённом уровне социальной и политической эволюции находят очень близкие решения схожих проблем. В данном случае это была необходимость раннегосударственого общества в составлении постоянных визуальных записей изменчивого реального языка.

Возможно, именно изоляция от влияния Томпсона и позволила Кнорозову в условиях сталинской России совершить свой великий прорыв, освободить ручеек, который стал потоком. Но также верно и то, что с самого начала, независимо от того, был он марксистом или нет, Кнорозов выбрал компаративистский подход и чувствовал себя как дома среди египетских и китайских иероглифов, равно как и среди знаков на монументах и в кодексах. Под руководством своего наставника Сергея Токарева Кнорозов получил превосходное университетское образование (и как студент, и как аспирант), которое подготовило его к этому великому прорыву. Напротив, университетская карьера Томпсона была короткой и неосновательной; это подтверждается тем фактом, что, хотя библиография его массивного тома «Иероглифическая письменность майя: введение» 1950 года и содержит 560 пунктов, ни один из них не относится к какой-либо системе письма Старого Света!

Я часто задавался вопросом, случайно ли две величайшие фигуры в дешифровке письма майя были русскими. В бурной истории матушки России даже во времена самых жестоких репрессий всегда находились интеллектуалы, осмеливавшиеся бросить вызов закоснелой мудрости. Юрий Кнорозов показал, что письменность майя была не просто мешаниной, а логосиллабической системой. Это открытие в итоге привело к чтению классических текстов на языке, на котором говорили древние писцы. В свою очередь, Татьяна Проскурякова раскрыла историческую природу этих текстов, не используя лингвистические методы, а работая над структурой дат майя, что всегда были перед глазами у предыдущих поколений, но не были поняты.

Если вы все же ищете героя-первопроходца, то именно Кнорозов ближе всего стоит к Шампольону. В таком случае Томпсон, помимо отмеченного Кнорозовым сходства с Кирхером, станет еще одним Томасом Юнгом, блестящим новатором в египтологии, который, увлеченный своими идеалистическими и символистскими взглядами на письменность, так и не достиг подлинной дешифровки. Оба будут нести эту ношу до смертного одра.

Но почему, может спросить читатель, все превозносят Шампольона до небес? Разве у него не было преимущества – Розеттского камня? Да, это так, однако и у майянистов все время было свое собственное преимущество, только они не смогли его распознать. Шампольон разгадал египетскую письменность всего за два года – майянистам для своей потребовалась почти вечность.

Скорость улитки, с какой дешифровка письма майя шла до эпохальной статьи Кнорозова 1952 года, также выглядит не очень впечатляюще по сравнению с историей дешифровки иероглифического хеттского – письменности бронзового века в центральной Анатолии (современная Турция), структурно почти идентичной письменности майя [3]. Работая без Розеттского камня и используя лишь несколько очень коротких двуязычных печатей, международная группа ученых, занимавшихся исследованиями независимо друг от друга, взломала иероглифический код в течение двух десятилетий, предшествовавших Второй мировой войне. В отличие от большинства майянистов, эти эпиграфисты были хорошо знакомы с письменностями Старого Света, такими как ассирийская клинопись и египетская иероглифика, и имели неплохое представление о структуре ранних систем письма. По иронии судьбы свой «Розеттский камень» у хеттологов появился уже после того, как была осуществлена дешифровка: в 1947 году находка двуязычной финикийско-иероглифической надписи в Каратепе, в горах юго-восточной Турции, подтвердила то, что эта замечательная команда уже разгадала.