Андрей Соколов - Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

День был явно несчастливым для Кларендона, его экипаж трижды перевернулся, он сильно ушибся и даже не мог ступить ногой на землю, когда поздним вечером приехал в Руан. Он заявил Лафонту, что о выезде на следующий день не может быть и речи, и он напишет влиятельным друзьям при французском дворе (имелся в виду аббат Монтегю), чтобы они принесли королю его извинения за вынужденную остановку. Лафонт начал спорить, но быстро согласился, что ехать нельзя, и даже сам послал письма в поддержку Кларендона. Хайда отнесли в постель, и тут к боли от ушибов и ран добавился начавшийся приступ подагры. Лафонт проявлял сострадание к несчастному изгнаннику, но и боялся впасть в немилость за задержку с выполнением приказа, потому обратился за новыми инструкциями. Больной постоянно говорил о желании ехать в Италию, но француз, видимо, сначала подозревал старика в симуляции, полагая, что тот рассчитывает дождаться, когда ему привезут деньги, поэтому выспросил слугу о его здоровье и получил ответ, что такие приступы случаются с его хозяином ежегодно уже семь лет. В Руане изгнанник узнал, что парламентом установлен ультимативный срок для возвращения — 1 февраля. Здесь к нему присоединился его секретарь Уильям Шау. Это мало облегчило общение с Лафонтом, так как он, как и шеф, не говорил по-французски. 7 января Кларендон трясущейся рукой подписал письма Людовику XIV и де Лиону. Он благодарил короля за милость и обещал, что вернется в Англию, как только укрепит силы. Письмо министру было составлено с долей иронии: «Канцлер, обиженный негуманным отношением, составил такое письмо на латыни монсеньору де Лиону, рукой которого подписывались все жестокие приказы монсеньору Ла Фонду, описав свое положение и невозможность выполнить приказы Его Величества, пока по-настоящему не выздоровеет, не без сожаления по поводу недостатка цивилизованности, с которым он был встречен во Франции» [6, III, 356 ].

Просьбы действия не возымели, Лафонт получил новый приказ, и Кларендон согласился ехать в Кале, чтобы «вернуться в Лондон в срок, установленный прокламацией, если не получит от друзей противоположного совета». В этот портовый город отряд скитальцев вернулся то ли 28, то ли 31 января, причем Хайд был так плох, что в постель его несли на руках. О возвращении в Лондон не могло быть и речи: вся семья, за исключением дочери герцогини Йоркской, считала это смертельно опасным, значит, невозможным. Лафонту Хайд сказал, что «добровольно за море не отправится, так как не хочет оказаться в руках своих врагов» [6, III, 360 ]. Кларендон не мог не понимать, что в Англии почти не осталось тех, кто готов до конца сражаться за него. Парламент отклонил билль о королевском прощении, несмотря на мужественное выступление Энглси, утверждавшего, что нельзя нарушать прерогативы монарха. Что касается других защитников канцлера, их энтузиазм падал с каждым днем. Шелдон говорил, что «давно не имел причин быть довольным им». Ормонд советовал своему сыну лорду Оссори как можно скорей наладить отношения с новым министерством. Старшие сыновья Хайда без устали защищали отца в парламенте, но оба должны были проявлять осторожность, чтобы сохранить должности. Корнбюри получил ее в хаусхолде королевы только благодаря протекции сестры Анны.

Кларендон не вставал с постели шесть недель. Лафонт сочувствовал ему и даже сказал однажды, «что подчинится воле своего короля, когда на то будет воля Всевышнего» [6, III, 359 ]. Все это время французские власти настаивали, чтобы Хайд покинул страну. Он же, к досаде своего французского визави, ссылался то на простуду, то на то, что запросил у испанцев паспорт для проезда через Фландрию. Ответа долго не было, в конце концов, испанский наместник в паспорте отказал, но дал знать: если Кларендон въедет в Ньюпорт, губернатор окажет ему помощь, чтобы он благополучно пересек страну. Вдруг в середине марта все поменялось: де Лион вежливо уведомил, что не король не имеет возражений, чтобы Кларендон оставался на территории Франции. Хайд считал, что причина чудесного поворота крылась в изменении дипломатической ситуации: «Французский двор хотел заключить прочный союз с Англией, для достижения этого он стремился удовлетворить гордый и злобный дух герцога Бекингема и лорда Арлингтона своим отношением к канцлеру. Но они и сделали все, чтобы сорвать Тройственный союз (Франции, Англии и Голландии — А. С. )» [6, III, 363 ]. Есть и другие объяснения, отразившиеся во французских дипломатических источниках, в разной степени убедительные. Маловероятно, что Корнбюри сумел настолько разжалобить посла Рувиньи, показав ему письма отца, что тот, сам организовавший интригу против Кларендона, выступил за умеренную линию. Более убедительно выглядит версия о решающей роли герцогини Йоркской, которая якобы смогла примирить мужа с Бекингемом, с одной стороны, и подружиться с леди Кастлмейн, с другой [74, 304–305 ]. Во всяком случае, Карл II дал знать, что не будет настаивать на выдаче своего опального министра. В начале апреля здоровье Кларендона улучшилось настолько, что он собрался в Руан.

Однако его беды не закончились. Людовик XIV потешался над тем, как был устроен его поезд. Экипаж, в котором находился сам Кларендон, тянула шестерка лошадей, за ним двигались вагон и фура, в сопровождении шестерых всадников, в числе которых были три дворянина из его хаусхолда, секретарь Шау и двое французских слуг. И конечно, неразлучный Лафонт. Столь точную информацию Король-солнце получил из-за того, что произошло дальше. 23 апреля путники решили заночевать в маленьком городке Эвре. Они устроились в гостинице и заказали ужин. С помощью слуг Хайд добрался до своей спальни, находившейся, как всегда, на первом этаже. На их беду в городском гарнизоне служило несколько десятков подданных британского короля, корабельных артиллеристов. Их почти единственным времяпрепровождением было пьянство, и под воздействием французского вина они находились едва ли не постоянно. Город настолько устал от грубого и варварского поведения этих постоянно пьяных «гостей», что обращался к королю с жалобой на них. Услышав, что в нескольких шагах, буквально через пару улиц, находится ненавистный канцлер, который больше всех виноват в том, что английское правительство не расплатилось с ними, министр, продавший Дюнкерк, и на неправедные доходы отгрохавший дворец в Лондоне, толпа пьяных моряков с криками двинулась к гостинице, собирая сидевших в кабаках товарищей. То, что произошло дальше, Хайд описал в письме аббату Монтегю и в автобиографии [2, III, 368–373 ].

Моряков было человек пятьдесят, они взломали ворота и ворвались в гостиницу, так что люди Кларендона едва успели забаррикадироваться в его комнате. Часть нападавших пыталась высадить дверь, другие проникнуть через окно, стреляя из пистолетов и ранив нескольких слуг и Лафонта, который «мечом сдерживал их с великим мужеством». Пули попали ему в голову, и он упал. Сломив сопротивление, моряки ворвались в комнату. Они кричали, ругали ненавистного канцлера последними словами, называя католиком и предателем, перешедшим к французскому королю. Они кричали, что не выпустят его из своих рук, пока он с ними полностью не расплатится. В письме Монтегю он рассказывал, что предводитель банды, некто Эдвард Ховард, дважды стрелял в него, не способного приподняться с постели, но оба раз пистолет дал осечку. Другой нападавший хотел ударить его мечом и, несомненно, снес бы голову, если бы меч не упал на пол. В автобиографии говорится, что Ховард, «крепкий здоровяк», нанес ему удар огромным мечом по голове, и его спасло только то, что меч повернулся в руке, и удар пришелся плашмя, отчего Хайд навзничь повалился на кровать. Моряки начали спорить между собой: одни кричали, что его надо убить, другие — доставить в Англию. Ховард, увидев, что его товарищи вот-вот передерутся, велел тащить Хайда в комнату, где больше места. Там его неминуемо зарубили бы, но тут появились стражники, «спасшие его из кровавых рук». Хайда вернули в его комнату, нескольких человек, включая Ховарда, арестовали, другие разошлись, обещая вернуться.